Дэвид Митчелл - Тысяча осеней Якоба де Зута

Старший из гребцов корчит рожу, как бы говоря: неплохо.

Оклик с дозорной лодки вспугнул гребцов; оба стремительно возвращаются на свои места.

Лодка качнулась под весом Ворстенбоса: хоть он и поджарый, сегодня у него под шелковой рубашкой выпирают куски рога «единорога», то есть нарвала – в Японии он ценится как лекарственное снадобье, исцеляющее все болезни.

– Я намерен искоренить этот балаган! – Управляющий постукивает костяшками пальцев по вшитым в одежду буграм. – Спрашиваю эту змею, Кобаяси: «Почему бы просто не уложить товар в ящик, открыто и законно, не отвезти его на корабль, открыто и законно, а потом продать с аукциона, открыто и законно?» И что он отвечает? «Никогда так не делалось». Я ему говорю: «Так будем первыми!» А он на меня смотрит такими глазами, как будто я себя объявил отцом его детей.

– Минеер! – кричит помощник капитана. – Ваши рабы с вами на берег поедут?

– Отправишь их вместе с коровой. А мне пока послужит черномазый Сниткера.

– Хорошо, минеер; тут еще переводчик Сэкита просится на берег съездить.

– Ну, спускайте сюда уродца, господин Вискерке.

Над фальшбортом показывается объемистый тыл Сэкиты. Ножны цепляются за веревочный трап; за эту незадачу служитель получает оплеуху. Когда переводчик и его слуга наконец усаживаются, Ворстенбос приподнимает щегольскую треуголку.

– Божественное утречко! Скажите, господин Сэкита?

– А-а… – Сэкита, ничего не поняв, кивает. – Мы, японцы, жители островов…

– Ваша правда, сударь. Море, куда ни глянь, голубой необозримый простор.

Сэкита изрекает очередную заученную фразу:

– У высокой сосны глубокие корни.

– И за что наши тощие денежки уходят на ваше перекормленное жалованье?

Сэкита поджимает губы, как бы в задумчивости.

– Доброго вам дня, господин.

«Если мои книги проверять будет он, – думает Якоб, – то я волновался попусту».

– Пошел! – командует Ворстенбос, указывая гребцам на Дэдзиму.

Сэкита без всякой нужды переводит приказ.

Гребцы под ритмичную песню-шенти двигают лодку вперед плавными, словно извивы водяной змеи, взмахами весел.

– Что они поют? – задумчиво рассуждает Ворстенбос. – «Вонючий голландец, отдай нам свое золото»?

– Вряд ли, минеер, при переводчике-то.

– Для него такое наименование слишком великодушно. Хотя лучше он, чем Кобаяси, – может, нам не скоро еще выпадет случай поговорить без посторонних ушей. Как окажемся на берегу, главной моей задачей будет – обеспечить фактории выгодный торговый сезон, насколько позволит дрянной наш груз. А у вас, де Зут, работа другая: разберитесь в счетах фактории, начиная с девяносто четвертого года, и в том числе по частным сделкам. Только когда мы будем точно знать, чтó покупали и продавали сотрудники, сможем в полной мере оценить размах злоупотреблений.

– Приложу все силы, минеер.

– Заключив Сниткера под стражу, я всем продемонстрировал свою позицию, но если мы поступим так же с каждым, кто балуется контрабандой на Дэдзиме, на свободе останемся только мы вдвоем. Лучше покажем, как честный труд вознаграждается продвижением по службе, а воровство наказывается тюрьмой и позором. Только так мы сможем расчистить эти авгиевы конюшни. О, а вот и ван Клеф пришел нас встретить!

От морских ворот к причалу идет помощник управляющего.

– «Каждое прибытие – это чья-то смерть», – цитирует Ворстенбос.

Помощник управляющего Мельхиор ван Клеф, рожденный в Утрехте сорок лет назад, срывает с головы шляпу. Лицо у него смуглое и бородатое, как у пирата; прищуренные глаза друг назвал бы «внимательными», враг – «мефистофельскими».

– Доброго утра, господин Ворстенбос! Господин де Зут, добро пожаловать на Дэдзиму! – Рукопожатие Мельхиора ван Клефа способно дробить камни. – Желать вам приятного здесь пребывания было бы слишком радужно…

Он замечает недавно возникшую кривизну писарского носа.

– Премного обязан, господин ван Клеф.

У привыкшего к морю Якоба земля покачивается под ногами. Кули уже выгрузили его сундук и тащат прочь.

– Минеер, я бы хотел присмотреть за своими вещами…

– Вполне справедливое желание. Раньше нам частенько случалось поучить грузчиков кулаком, но недавно градоправитель издал указ о том, что побитый кули – оскорбление для Японии, так что теперь – нельзя. С тех пор их канальство не знает границ.

Переводчик Сэкита, не рассчитав прыжок с носа лодки на пристань, проваливается одной ногой в воду по колено. Выбирается на твердую землю, огревает слугу по физиономии веером и несется впереди троих голландцев с криком:

– Ходить! Ходить! Ходить!

Ван Клеф поясняет:

– Он хочет сказать: «Идемте».

По ту сторону Морских ворот их сейчас же проводят в помещение таможни. Здесь переводчик Сэкита спрашивает имена иноземцев и выкрикивает их пожилому чиновнику, а тот – своему помощнику помладше, который заносит имена в книгу. Вместо «Ворстенбос» он пишет «Борусу Тэнбосу», вместо «ван Клеф» – «Банкурэйфу», а «де Зут» превращается в «Дадзуто». Инспекторы протыкают вертелами круги сыра и бочонки с маслом, только что выгруженные с «Шенандоа».

– Проклятущие негодяи, – злится ван Клеф. – Бывало, и куриные яйца разбивали – вдруг там кто-то запрятал дукат-другой!

К ним приближается дюжий стражник.

– Знакомьтесь, это он будет вас обыскивать, – объявляет ван Клеф. – Для управляющего сделают исключение, но к подчиненным, увы, это не относится.

Подходят еще несколько молодых людей; у них выбриты лбы, а волосы связаны узлом на макушке, как у инспекторов и переводчиков, посетивших на этой неделе «Шенандоа», только одеяния не такие пышные.

– Переводчики без ранга, – поясняет ван Клеф. – Надеются подольститься к Сэките, выполняя за него его работу.

Они хором повторяют для Якоба слова стражника, проводящего обыск:

– Руки поднимать! Открывать карманы!

Сэкита, шикнув на них, приказывает Якобу:

– Руки поднимать! Открывать карманы!

Тот подчиняется. Стражник обхлопывает ему подмышки и шарит в карманах.

Находит альбом с эскизами, осматривает мельком и выдает очередной приказ.

– Господин, туфли показать! – выпаливает самый расторопный переводчик.

Сэкита сурово фыркает.

– Сейчас показывать туфли.

Даже грузчики бросили работу и смотрят.

Некоторые без всякого стеснения тычут в писаря пальцами и во весь голос комментируют:

– Комо, комо!

– Это они о ваших волосах, – объясняет ван Клеф. – Европейцев здесь часто называют «комо». «Ко» значит «красный», а «мо» – волосы. Сказать по правде, среди нас немногие могут похвастать шевелюрой такого оттенка, как у вас; «рыжеволосый варвар» – зрелище, на которое поглазеть не грех.