Дэвид Митчелл - Тысяча осеней Якоба де Зута

…Стволы бамбука теснят его со всех сторон; тонкий лед крошится под ногами.

Свиристель все манит его вперед или куда-то вбок?

«Или это два свиристеля, – думает Удзаэмон, – дразнят одного-единственного человека?»

– Есть здесь кто-нибудь? – Он не решается говорить громко. – Отанэ-сама?

Листья шуршат, как бумага. Тропинка обрывается у шумливой реки, темно-коричневой и непрозрачной, как голландский чай.

Дальний берег – отвесная скалистая стена, источенная водой…

…Над ее краем выглядывают растопыренные ветки и узловатые корни.

«Подошва горы Сирануи, – думает Удзаэмон. – А там, где голова, сейчас просыпается Орито».

Выше по течению – или ниже – неизвестный человек что-то выкрикивает на корявом местном наречии.

Обратный путь к огороду на задворках таверны «Харубаяси» выводит Удзаэмона на укромную полянку. Она окружена каменной оградой высотой по колено и усыпана мелкой темной галькой, на которой разбросаны несколько десятков обкатанных морем камней размером с человеческую голову. Нет ни святилища, ни ворот тории , ни соломенных шнуров с прикрепленными к ним свернутыми бумажками, поэтому переводчик не сразу догадывается, что оказался на кладбище. Обхватив себя руками от холода, он перешагивает через оградку, чтобы поближе рассмотреть надгробные камни. Галька хрустит и скользит под ногами.

На камнях вырезаны не имена, а числа: до восьмидесяти одного.

Все камни очищены от лишайника, и настырному бамбуку не позволено разрастаться на кладбище.

Может быть, за ним присматривает женщина, которую Удзаэмон принял за Отанэ?

«Может быть, она испугалась, – думает он, – увидев, что к ней бежит самурай…»

Но что же это за буддийская секта, если они хотя бы посмертные имена не пишут на надгробьях? Без посмертного имени для записи в Книге мертвых Великого царя Энмы, как известно каждому ребенку, душу прогонят от врат Следующего мира, и она будет вечно блуждать без приюта. Удзаэмон предполагает, что здесь похоронены мертворожденные дети, преступники или самоубийцы, но все это не вполне убедительно. Даже отверженных погребают с именем.

Среди голых зимних ветвей, похожих на прутья клетки, не поют птицы.

– Скорее всего, господин, – говорит Удзаэмону трактирщик, – это вы видели дочку одного угольщика. Она живет с отцом и братом в развалюхе, где в соломенной кровле гнездится миллион скворцов – там, за Двенадцатью полями. Бродит туда-сюда по берегу реки, господин. Она на голову слабая и неуклюжая. Раза два-три носила ребенка, да не доносила, потому что папаша-то – ее собственный папаша или братец. Так она и умрет одна в своей развалюхе, господин, потому что какая семья согласится нечистую кровь к себе взять?

– Но я видел старуху, не девушку.

– У нас в княжестве Кёга кобылицы себе жирные крупы наели, не то что стройные принцессы в Нагасаки. Местная деваха лет тринадцати-четырнадцати за старую бабу запросто сойдет, тем более в сумерках…

Удзаэмона не оставляют сомнения.

– А что за тайное кладбище?

– Да тут, господин, секрета никакого нет. В нашем трактирном деле это зовется «Комнаты для вечных постояльцев». Случается, путник в дороге захворает, а на постоялом дворе ляжет спать да и не проснется. И что тут хозяину делать? Не выбросишь ведь тело на обочину. Вдруг родственники приедут? Или призрак станет гостей распугивать? А на похороны денежки нужны, как и на все в этом мире, господин. Монах за сутры сдерет, камнетес – за надгробие, да еще за участок земли при храме плати… – Трактирщик горестно качает головой. – Ну вот, один мой предок расчистил полянку в лесу и устроил там кладбище для постояльцев, что скончались в нашем заведении. Мы и книгу записей завели, все честь по чести, и номера на камнях ставим. В книгу записываем имя постояльца, если он назвался, возраст примерный, мужчина был или женщина, всякое такое. Так что, если родственники приедут искать, мы, чем сможем, поможем.

Сюдзаи спрашивает:

– И часто за умершими постояльцами родственники приезжают?

– На моем веку – ни разу, господин, однако мы все равно их хороним. Моя жена каждый год на О-бон камни могильные моет.

– А когда в последний раз кого-нибудь хоронили? – спрашивает Удзаэмон.

Трактирщик поджимает губы.

– Сейчас, господин, Омурский тракт привели в порядок, так у нас меньше народу проезжает… Последний раз три года назад был печатник один, лег в постель бодрый, как козлик, а утром смотрим – холодный как камень. Тут задумаешься, верно?

Многозначительный тон трактирщика тревожит Удзаэмона.

– О чем задумаешься?

– Не только старых да больных Смерть собирает в свой черный паланкин…

Главный тракт княжества Кёга идет по топкому берегу моря Ариакэ, а затем сворачивает от берега в лес. В лесу один наемник, Ханэ, отстает, а другой, Иси, убегает вперед.

– Предосторожность, – объясняет Сюдзаи, не выглядывая из паланкина. – Убедиться, что за нами никто не пошел из Куродзанэ и никто не поджидает впереди.

Несколько раз дорога забирает круто вверх, потом они пересекают узкую реку Мэкура и по усыпанной листьями тропе сворачивают еще выше, к устью ущелья. У замшелых ворот- тории висит объявление, призывающее случайных путников повернуть назад. Здесь паланкин ставят на землю, достают из тайника оружие и на глазах Удзаэмона торговец Дэгути из Осаки и его смиренные слуги превращаются в бойцов. Сюдзаи громко свистит. Удзаэмон ничего не слышит – разве что хруст веточки в кустах, – но наемники улавливают сигнал, что все в порядке. Они бегут дальше с пустым паланкином. Тропа вьется вверх по склону. Переводчик скоро выбивается из сил. Все ближе и громче слышится шум воды, и, обогнув груду камней, оставшуюся от недавнего камнепада, они оказываются у нижнего края ущелья Мэкура. В крутом откосе высотой в восемь-девять человеческих ростов, заросшем папоротниками и оплетенном ползучими растениями, выбиты ступени. Рядом река отвесно падает с обрыва. Вода внизу бурлит и пенится.

Удзаэмон замирает, словно в плену у вечно низвергающегося водопада…

«Она пьет из этой реки, – думает он, – там, наверху, где река – еще всего-навсего горный ручей».

…Пока в зарослях дикой камелии не раздается свист дрозда. Сюдзаи свистит в ответ. Из расступившейся листвы появляются пятеро мужчин, все в крестьянской одежде, но лица по-военному жесткие, как и у других ронинов.

– Давайте-ка, – Сюдзаи указывает на потрепанный паланкин, – уберем этот ящик на шестах куда-нибудь с глаз долой.

Паланкин прячут в ложбинке, за плотной стеной камелий, и забрасывают ветками и листьями. Сюдзаи называет фальшивые имена вновь прибывших: Цуру, предводитель, с круглым как Луна лицом, Яги, Кэнка, Бара и Мугути; Удзаэмона, по-прежнему в одежде паломника, он представляет как «Дзюнрэя». Новые наемники обращаются к Удзаэмону уважительно, однако явно считают Сюдзаи главным в их отряде. Они ничем не показывают, считают Удзаэмона влюбленным глупцом или человеком чести; «одно другого не исключает», – думает Удзаэмон. Самурай по имени Тануки коротко рассказывает об их путешествии от Саги до Куродзанэ, а переводчик мысленно перебирает все крошечные шажки, что привели к созданию этого отряда: верная догадка травницы Отанэ о том, что` у него на сердце; отвращение послушника Дзирицу к догматам ордена; гнусная низость Эномото и еще другие шаги и хитросплетения, порою неведомые. Удивительная ткань создается на ткацком станке судьбы!