Дэвид Митчелл - Тысяча осеней Якоба де Зута

Удзаэмон поднимается немного выше по склону, пробираясь среди наледей и наметенной ветром хвои, и устраивается, скорчившись, в небольшой впадине, хоть чуть-чуть укрывающей от ветра. Он делает приседания, пока мышцы ног не начинают болеть, зато тело согревается. Ночное небо – рукопись, которую невозможно прочесть. Удзаэмон вспоминает, как рассматривал звезды с де Зутом на Дозорной башне Дэдзимы, еще летом, когда мир был проще. Он пытается представить себе серию рисунков под названием «Бескровное освобождение Аибагавы Орито»: вот Сюдзаи с тремя самураями перелезают через стену; вот три монаха в караульне с перепугу немедленно сдаются в плен; вот главный монах поспешно семенит навстречу, бормоча: «Господин Эномото будет недоволен, но что же делать?»; Орито будят и велят одеваться для путешествия. Она повязывает платок, прикрывая свое прекрасное обожженное лицо. На последнем рисунке – глаза Орито, узнавшей своего спасителя. Удзаэмон, дрожа, пробует выполнить пару упражнений с мечом, но от холода не может сосредоточиться и начинает раздумывать, под каким именем он начнет новую жизнь. Личное имя за него выбрал Сюдзаи – «Дзюнрэй», паломник, – а фамилия? Нужно будет поговорить об этом с Орито. Может, взять ее фамилию – Аибагава? «Я искушаю судьбу, – одергивает он себя, – еще отнимет мою добычу».

Удзаэмон потирает изглоданные холодом руки. Пробует сообразить, сколько времени прошло с тех пор, как Сюдзаи с наемниками отправились штурмовать монастырь, и понимает, что не имеет ни малейшего представления. «Осьмушка часа? Четверть?» После того как они перешли через мост Тодороки, колокол в монастыре не звонил ни разу, но монахам и незачем отмечать ночные часы. Долго ли нужно ждать, прежде чем прийти к выводу, что атака захлебнулась? И что тогда? Если воины Сюдзаи потерпели поражение, куда уж тут переводчику третьего ранга.

Мысли о смерти ползут между соснами, подбираясь к Удзаэмону.

Жаль, человеческий разум – не свиток, который можно свернуть и убрать в футляр…

– Дзюнрэй-сан, у нас…

Удзаэмон от неожиданности – дерево заговорило! – шлепается задом на землю.

– Мы вас напугали? – Тень скалы превращается в наемника Тануки.

– Так, немножко. – Удзаэмон переводит дух.

– Женщина у нас. – От дерева отделяется Кэнка. – В целости и сохранности.

– Это хорошо, – говорит Удзаэмон. – Очень, очень хорошо.

Мозолистая рука помогает Удзаэмону подняться.

– Никто не пострадал?

На самом деле он хочет спросить: «В каком состоянии Орито?»

– Никто, – отвечает Тануки. – Мастер Гэнму – человек миролюбивый.

– То есть, – уточняет Кэнка, – ему неохота осквернять храм кровью из-за какой-то там монахини. Но он хитрый старый лис! Дэгути-сан хочет, чтобы вы сходили посмотрели, не подсунул ли нам обманку этот миролюбивый человек, а то уедем, они ворота запрут и завалят понадежней.

– У них там две монашенки с обожженными лицами. – Тануки отхлебывает из фляжки. – Я заходил в Сестринский дом. Ну и зверинец Эномото собрал! Вот, выпейте: согреетесь и сил прибавится. Ждать хуже, чем действовать.

– Не нужно. – Удзаэмона бьет дрожь. – Мне тепло.

– Вам за три дня надо преодолеть сотню миль и лучше бы добраться до Хонсю. А с воспалением легких вы далеко не уедете. Пейте!

Удзаэмон принимает грубоватую заботу наемника. Спиртное обжигает горло.

– Спасибо.

Все трое направляются к дороге и к веренице ворот тории .

– Если считать, что вы видели настоящую Аибагаву-сан, в каком она состоянии?

Пауза длится так долго, что Удзаэмон пугается, опасаясь худшего.

– Исхудалая, – отвечает Тануки, – но вроде здорова. Спокойная.

– Умная, – прибавляет Кэнка. – Не спросила, кто мы такие: понимает, что тюремщики могут подслушивать. Можно понять, почему ради нее мужчина не пожалеет ни времени, ни расходов.

Они вернулись на тропу и начинают восхождение.

Удзаэмон замечает странную слабость в ногах; они словно бы подгибаются. «Переволновался, – думает он, – чему удивляться».

Но вскоре земля под ногами начинает качаться, будто морская зыбь.

«Тяжелые были два дня. – Он старается выровнять дыхание. – Худшее позади».

За воротами тории земля становится ровнее. Впереди вырастают стены монастыря.

За высокими стенами горбятся кровли. В щель между створками ворот просачивается слабый свет.

Удзаэмону слышится клавесин доктора Маринуса. «Невозможно», – думает он.

Его щека прижимается к подернутым инеем палым листьям, нежным, как грудь женщины.

Поначалу чувствительность возвращается к крыльям носа, затем распространяется дальше. Пробуждается сознание, но тело не в силах пошевелиться. Вопросы и догадки теснятся, как посетители у койки больного. «Ты снова упал в обморок», – говорит один. «Ты – в монастыре на горе Сирануи», – добавляет другой, а потом все начинают говорить разом: «Тебя чем-то опоили?»; «Ты сидишь на холодом земляном полу»; «Да, тебя точно опоили; фляжка Тануки?»; «У тебя запястья связаны позади столба, и ноги связаны тоже»; «Кто-то из наемников предал Сюдзаи?»

– Теперь он нас услышит, настоятель, – произносит незнакомый голос.

Ноздри Удзаэмона задевает горлышко стеклянной бутылки.

– Благодарю, Судзаку, – произносит другой голос.

Удзаэмон его знает, но не может вспомнить, кому он принадлежит.

Пахнет рисом, сакэ и маринованными овощами. Наверное, здесь кладовка.

«Письма Орито. – За пазухой ощущается пустота. – Их забрали».

В онемевшем мозгу шевелится боль.

– Откройте глаза, Огава-младший, – приказывает Эномото. – Мы не дети.

Удзаэмон подчиняется, и в свете фонаря из темноты выступает лицо властителя Кёги.

– Вы неплохой ученый, – говорит лицо, – но в качестве вора вы просто посмешище.

По углам кладовки маячат три-четыре неясные человеческие фигуры.

– Я пришел, – отвечает Удзаэмон, – за тем, что вам не принадлежит.

– Зачем вы меня вынуждаете облекать в слова очевидное? Монастырь на горе Сирануи для княжества Кёга – все равно что для тела рука или нога. Сестры принадлежат монастырю.

– Она не имущество своей мачехи, чтобы ее продавать, и не вам ее покупать.

– Сестра Аибагава с радостью служит Богине. Она не хочет никуда уезжать.

– Пусть сама скажет мне об этом.

– Нет. Некоторые привычки ума, оставшиеся от прошлой жизни, необходимо… – Эномото делает вид, что ищет подходящее слово, – выжигать. Шрамы уже зарубцевались, но только легкомысленный настоятель позволил бы трепетному бывшему возлюбленному их бередить.

«Остальные, – думает Удзаэмон. – Что с Сюдзаи и остальными?»

– Сюдзаи жив-здоров, – говорит Эномото. – Подкрепляется супом в кухне, как и остальные десять моих людей. Ваша затея доставила им немало хлопот.