Гюнтер Грасс - Встреча в Тельгте. Головорожденные, или Немцы вымирают. Крик жерлянки. Рассказы. Поэзия. Публицистика

Кошка говорит.
Что кошка говорит?
Читай свою вечернюю газету
и наряжайся в мешковину, как картошка,
будь вечно верен этому наряду
и нового себе не заводи.

Кошка говорит.
Что кошка говорит?
Ты должен вычеркнуть моря,
и вишни, маки, даже кровь из носа,
и должен те знамена зачеркнуть
и пеплом посыпать герани.

Ты должен, дальше кошка говорит,
жить только почками, печенкой, селезенкой,
прокисшими пустыми легкими,
мочой из почек, обезвоженной,
печенкой высохшей и старой селезенкой
из серого горшка: так должен жить.

И на стене, где раньше неустанно
сквозь зелень снова пробивалась зелень,
ты должен серым цветом
аскезу написать, пиши: аскеза.
Так кошка говорит: Пиши аскезу.

Геральдический лебедь
и геральдическая крыса
образуют — лебедь вверху,
крыса внизу —
герб господина Расина.

Расин часто думает
о символике герба и улыбается,
будто ему есть что сказать,
когда приятели спрашивают о лебеде,
чтобы разузнать о крысе.

Однажды Расин
загляделся на озеро
в предвкушении строф,
расчетливых и хладнокровных,
которые он собирался создать
из водной глади и лунного света.

Лебеди спали
на мелководье,
и Расину стала понятною та часть герба,
что была белой
и служила символом прекрасного.

В это время крыса,
которая была водяной,
по своему обыкновению,
принялась под водою
кусать спящего лебедя.

Лебедь закричал,
вспенил воду,
лунный свет померк, и Расин решил
вернуться домой,
чтобы исправить герб.

Он вытравил геральдическую крысу.
Однако на гербе ее теперь недостает.
Белый, немой, обескрысенный
лебедь проспал свой выход.
Расин бросил театр.

Когда Диана правою рукой
к колчану тянется чрез правое плечо,
то левая нога идет вперед.

Когда она в меня попала,
ее предмет попал мне в душу,
поскольку для нее душа предметна.

А вообще покоятся предметы,
об них я часто
колени разбиваю по утрам.

Но она с лицензией своей
среди собак и только на бегу
себя сфотографировать дает.

Когда она, мишени выбирая, попадает,
то это все природные предметы,
хотя порою просто чучела.

Я вечно уклоняюсь, чтобы
не имеющая тени идея не ранила мое
роняющее тень тело.

Но ты, Диана, для меня
с луком твоим вполне предметна
и отвечать должна за действия свои.

Когда похолодало,
остался смех за окнами —
и лишь в письме или в пакете
два раза в день являлся в дом,
когда похолодало,
вся съежилась вода.

Кто что-нибудь хотел утопить,
поэт, например, молоток,
убийца — три средних баула,
луна — фунт белого сыра,
кто что-нибудь хотел утопить,
стоял над замкнутым прудом.

Лот больше не даст ответа,
не канет камень на дно,
бутылки впаяны в лед, зеленеют,
бессмысленно перекатывается ведро,
лот больше не даст ответа,
все забыли, как глубоко.

Кто стекло разобьет,
тот не узнает сидящую деву,
кто позади зеркала ставит яйцо
и перед зеркалом наседку,
кто стекло разобьет,
никогда не узнает, что скрыто за стужей.

Кто хочет всю эту гниль,
что таится за пастой зубной,
выжать, выдохнуть, —
тот должен разинуть рот.

Нам время настало разинуть рот, —
дрянные золотые зубы,
вырванные нами у трупов,
сдать властям.

И чтобы пухлых папаш —
хотя мы сами уже папаши и пухнем, —
выплюнуть, удалить,
надо разинуть рот;

ибо и наши дети со временем
разинут рот: и старую гниль,
дрянные золотые зубы, пухлых папаш
выплюнут и удалят.

Я подбираю палую вишню,
падшую Аннабел Ли.
Как ты лежала в листьях прогнивших,
в мухах-синюхах,
скотиной занюхана,
лишняя Аннабел Ли!
Лирика сдохла в пыли.
Не понимаю, как мы могли
пять поколений искать на коленях,
не понимая, что околели
вишни и Аннабел Ли?!

Утром найду, вскрыв петуший желудок,
личико Аннабел Ли.
Как ты лежала чутко и жутко
вместе с личинками, насекомыми,
с просом, заглотанным медальоном,
непереваренная мадонна,
падшая Аннабел Ли!
Шутка ли это? В глазах моих жухлых
от анальгина нули.
Мне надоели круглые сутки —
жизни прошли! —
в книгах искать, в каннибальских желудках
личико Аннабел Ли.

Живя в этом доме —
между подвальными крысами,
которым ведомы стоки,
и чердачными голубями, которым
ничего не ведомо, —
я догадываюсь о многом.

Вернувшись ночью домой,
я открыл ключом
входную дверь
и, пока искал ключ,
понял, что даже к самому себе
не попасть без ключа.

Я был голоден
и съел цыпленка,
разрывая его руками,
а пока ел, понял,
что ем холодное тельце
мертвого цыпленка.

Потом я нагнулся,
снял ботинки
и, пока снимал их,
понял, что надо
наклониться, чтобы
снять обувь.

Я лежал в темноте,
курил сигарету
и был твердо уверен,
что стряхиваю пепел
в подставленную кем-то
ладонь.

Ночью приходит Сатурн
и подставляет ладони.
Моим пеплом
он чистит зубы.
Когда-нибудь все мы исчезнем
в глотке Сатурна.

Когда летом восточный ветер
взметает сентябрьскую пыль и в запоздалых газетах
комментарии мистикой пахнут,

когда державы хотят переместиться
и для контроля новые приборы
официально разрешено производить,

когда отпускники палатки разбивают на футбольном поле
и наций отсутствующий взгляд
серьезные отражает перемены,
когда колонны цифр ко сну склоняют
и в сновидения укрытый враг
крадется по-пластунски, дышит,

когда в речах одно и то же слово
всегда приберегается к концу
и спичка делается поводом к испугу,

когда плывешь по морю на спине
и над собою видишь только небо,
в тревоге ищешь снова, где же берег, —