Гюнтер Грасс - Встреча в Тельгте. Головорожденные, или Немцы вымирают. Крик жерлянки. Рассказы. Поэзия. Публицистика

Итак, финал нам известен.
Кто не видел расхожей картинки:
мы кукожимся в последнем экстазе.

Что ж, нас, умеющих предсказать
суховей или стужу, это не удивляет. Только
кому нужно предвидение, когда нечего больше предвидеть.

Смешно слышать о группах
в Новой Зеландии, Канаде, Швейцарии,
где надеются на выживание.

Не щадя в тренировках ни себя, ни других,
выживалы и выживалки пекутся
о продолжении рода людского.

По взаимной договоренности начало концу
положит Европа. Тут ведь многое начиналось,
а уж потом перекидывалось на всю планету.

Словом, мы опять впереди прогресса.
Но, устав от этой исторической ответственности,
на сей раз поставим на всемирной истории точку.

А потом, что было потом?
Денежная реформа.
А дальше?
Дальше зажили побогаче,
правда, лезли в долги.
А потом, когда все купили?
Тогда уж пошли и дети.
Ну, а дети, что делали дети?
Расспросами донимали,
что, мол, было прежде да после.
И вы им все рассказали?
Да. Вот, помнится, в 39-м
очень жаркое выдалось лето…
Что еще?
Дальше — скверные времена.
А потом, что было потом?
Денежная реформа.

Все страшнее жить нашим детям.
Они маскируют ужас
ядовитой расцветкой причесок,
меловым и зеленым гримом.
Отбившиеся от рук,
они кричат — мы не слышим.

Что им до библейских заветов?
Никому не охота ждать у одра
отцовского благословенья
или брать на себя родительские долги.
Да и наше наследство мельчает
и умиляет лишь нас самих.
Они считают — так жить не стоит.
Для них наш путь слишком долог,
им недосуг.
То, что мы вынесли на своих плечах,
кажется им, видите ли, невыносимым.
Им даже лень заявить
свое гневное «нет»
нашему усердному «да».
Просто фьють! — и ищи-свищи.

Ах, дружище! За что нам
эти поздние сомненья?
Когда мы так устремленно двинулись к ложной цели?
Чем оправдать бессмысленность прожитой жизни?
Как страшно за сыновей и за себя,
раз даже мать, которая все понимает,
и та понять ничего не может.

Нет, этого мы не хотели! —
говорят потрясенные люди
друг другу.
Примечательно и небывалое
количество телезрителей.

Мы просто потрясены! —
уверяют многоголосые хоры.
Согласно подсчетам, демократическое большинство
действительно взволновано и потрясено.
Но послышались и разговоры,
что, мол, нужно больше твердости,
несмотря ни на какие жертвы.

Отстаивающее это мнение большинство
не сдаст позиций без боя.
Что, однако, не означает, как сказал телекомментатор,
будто вечерние новости не вызывают у нас
душевных волнений.

Аминь! Все предрешено.
Недаром в кино и в романах
катастрофа уже свершилась
и стала легендой, вроде
той сказки о Гаммельне, где
все также было предрешено.

Там ребят с их крысами
замуровали в пещере
Лысой горы.
Время тянулось долго,
ребята шептали друг другу:
Нас обязательно найдут.

Родители между тем
делали вид, будто ищут детей,
которых сами же замуровали.

Окрест разносились вопли:
Мы их найдем!
Найдем
обязательно!

Лишь один мальчуган тихонько сказал своей крысе:
Никто нас тут не найдет, потому что никто и не ищет.
Все заранее предрешено.

Самым главным отличьем
человека от зверя
любят считать любовь.
Нет, не любовь ко ближним —
она у животных сильнее.
Речь идет о парах
вроде Тристана с Изольдой,
равных которым нету
даже у лебедей.
Хотя о китах и китихах
не все еще нам известно,
представить себе меж них
историю Фауста с Гретхен
кажется просто диким —
Песнь песней Соломона мощней, чем олений зарев.
Далеко обезьянам по страсти до двоих погибших веронцев.
Даже соловьям не дано так влюбляться
внесезонно, самозабвенно,
до смерти, тем более загробно.
Говорят, влюбленным хочется слопать друг друга.
Это правда, я тоже съел бы тебя с потрохами.
Только прежде — под нежные звуки лютни —
давай-ка лучше зажарим
сочный бифштекс на двоих.

Я поверил, что есть надежда
(пусть лишь кроха в пустой тарелке),
и что-то, даже не идея,
а какое-то доброе поветрие
стало распространяться,
не признавая границ,
целительной заразой.

Есть надежда дождаться новой
земляники и новых яблок,
лысин у сыновей, сединок у дочерей,
а от внуков — открыток с приветом.
Есть надежда дождаться авансов
и процентов со вклада.
Неужто людям вновь открыт
бессрочный кредит?

Поверив, что есть надежда,
я начал искать аргументы
для подкрепления веры.
Я называл надежду
благой, острожной, нежданной.
Я взывал к ее милосердию.
А она была ненадежной
и какой-то тщедушной.

Я поверил, что есть надежда —
противники снимут пальцы с кнопок,
распахнутся двери настежь,
и мы перестанем бояться друг друга.
Кое в чем надежда сбылась,
и хлеб никто не жует в одиночку…
Но крысы над нами смеются,
ибо мы упустили свой шанс,
последнюю нашу надежду.

Страна, в чьих песнях красота, точно в проспекте
рекламном — к северным полям с холмов зовет, —
заселена до самых крыш уже. А тот —
укромный сгинул закуток теперь, где дети

от строгих взрослых прежде прятались; здесь нет,
нет больше тайны. Мы раскрыты. На весь свет
распахнуты; своим несчастней сосед
сочтет удачу нашу, глядя нам вослед.

Здесь, где мы в мире есть, тяжелой боли груз
с плеч свалим, раздобрев. Страдания надрыв
нам лечит рыночной свободы твердый курс,
даже с расплаты нашей цену сбив.
И горький труд клянет Ноябрь-страна.
Но есть еще и Страшный Суд. И страшная цена.

Я снова здесь, где все путем, и все — как надо,
в ботинках — задом наперед, сам выстроив преграды,
готов бежать отсюда, где считаюсь
дерьмом, да в общем, — этим и являюсь.

Все по-другому здесь. Да вот же, как на грех,
пусть мода и заменит джинсы — кожей,
все возвращается, и вновь похоже
на фото то, где вечен Третий рейх.