Виллем Херманс - Больше никогда не спать

Нуммедал протягивает руку, но хватает пустоту. Он окончательно ослеп! Мне приходится взять его за руку и вложить блокнот ему в ладонь. Потом я говорю:

— Мне очень жаль, что вам пришлось покинуть университет.

— Получили ли вы те аэрофотоснимки у директора Валбиффа?

Да, эта фамилия звучит ровно так, я ничего не перепутал.

— Нет, не получил; а потом я узнал, что они были у вашего ученика Миккельсена. Это тоже поставило меня в невыгодное положение. Но я ни на кого не сержусь. Я понимаю, что был человеком со стороны и должен был таковым и оставаться. Поэтому я и хочу учиться в Осло. Я хочу начать новую жизнь.

— Новую жизнь, говорите?

С большим трудом он поднимается с кресла. Кажется, даже на слух ему не удаётся определить, где я нахожусь. Обращаясь скорее к пальме, чем ко мне, он продолжает:

— У меня в институте никаких снимков нет… Они у Валбиффа, в Геологической Службе, в Тронхейме, как я с самого начала вам и сказал. За аэрофотоснимками надо обращаться в Геологическую службу. К директору Валбиффу. Но этот человек ставит мне палки в колёса с самого своего назначения! Считайте, что вам повезло, что вы не живёте в этой стране! Такая большая страна, и меньше четырёх миллионов жителей. Но все они занимаются исключительно тем, что ссорятся друг с другом!

Начать новую жизнь! Да ещё здесь, в Норвегии. Каждая «новая жизнь» — это не более, чем продолжение старой! И пусть вся Армия Спасения доказывает мне обратное! Подумайте об этом, прежде чем переезжать сюда!

С блокнотом Арне в руке, он бурно жестикулирует в сторону пальмы. Как будто вместо пальмы там стою я. Как будто это я расту там, искривляясь о его потолок!

Почему я завидовал Арне? Он так хорошо рисовал, так чисто писал, без труда взбирался на самые высокие горы и пересекал реки, не промочив ног. А теперь его неоконченный труд попал на хранение к слепому.

Валбифф, сказал Нуммедал. Путаница исключается.

Нуммедал ненавидит этого человека. Слепой ненавистью, да.

Чёрт возьми! Может быть, это просто кличка , которую Нуммедал придумал для директора Геологической Службы? Как, должно быть, все надо мной смеялись! Валбифф. Это значит — китовое мясо, сказал Арне. И забавно, добавил Квигстад, ни капли жира; прямо говядина.

Внезапно у меня в памяти всплывает мягкое, цвета мяса лицо человека из Тронхейма, который в ответ на мой вопрос, как найти директора Валбиффа, представился как директор Офтедал, геофизик.

Может быть, «Валбифф» — это не кто иной, как сам Офтедал?

Пожалуй, я не буду пытаться это выяснить.

Горничная закрывает за мной дверь, и я начинаю спускаться к изгороди. Щедрая растительность, хорошая погода, повсюду виллы. Вопреки здравому смыслу, я укоряю себя за то, что уехал из Финской Марки. Собственно, я вовсе не желал вернуться в обитаемый мир, в мир, где растут деревья и цветы; собственно, моё место там, где лёд, изобилие низших растений, птицы и рыбы. То, что мне пришлось покинуть пустынные голые горы, я переживаю, как унижение.

Между тем на противоположной стороне дороги я замечаю прибитый гвоздями к дереву указатель:

ТРОЛЛЬХЕУГЕН

Что это за название? Оно мне явно знакомо, и, кажется, не хватает совсем чуть-чуть для того, чтобы я вспомнил, что это такое; как будто мне нужно всего лишь перевернуть ещё одну страницу в книге, в которой о нём всё написано.

На тихой улице появляется большая открытая машина. За рулём сидит женщина с непокрытой головой. Блестящая причёска цвета красного дерева обхватывает её голову, как шапка, и чёлка падает на глаза. Её безукоризненно отделанное лицо похоже на пергаментную копию какого-то из уже виденных мною лиц; но кто же она? Она смотрит на меня и останавливается у изгороди.

— Привет, — говорит она по-американски, — так и думала, что где-нибудь тебя ещё встречу. Как дела?

Это та женщина, которую я видел в Тромсё, при свете полуночного солнца.

— Какие у тебя планы? — спрашивает она. — Я еду в Трольдхёуген. Ну, знаешь, дом великого композитора Грига. Поедем вместе.

Григ!

Хромая, я обхожу вокруг машины и сажусь рядом с ней. На ней платье с глубоким вырезом и жемчужное ожерелье в несколько рядов, плотно прилегающее к шее.

— Куча новостей, с тех пор, как мы в последний раз виделись. Мне сделали подтяжку лица, видишь. На прошлой неделе вышла из клиники. По-моему, неплохо получилось.

Она заводит машину, и мы уезжаем.

— Джек уже три дня под водой, пьян. Я подумала — что зря расстраиваться? Вперёд! Я отлично проведу время, осматривая достопримечательности. А ты где был?

— На крайнем севере.

— А что ты там делал?

— Искал метеориты, но так ни одного и не нашёл.

— Ты поэтому так хромаешь?

— Я упал, повредил колено.

— И эти жуткие резиновые сапоги. Ты похож на сантехника, возвращающегося с работы.

— Я не влезаю в свои обычные ботинки.

— И вообще ты ужасно выглядишь! Почему у тебя всё лицо в болячках?

Своей маленькой рукой она слегка поворачивает зеркало перед лобовым стеклом, чтобы лучше меня рассмотреть.

— На севере много мух и комаров, — отвечаю я.

— О господи, бедный мальчик.

Она останавливается у входа в Трольдхёуген (на табличке он пишется через два «л»). За деревьями я различаю фрагменты белого здания.

— Посиди пока здесь. Тебе лучше не переутомляться. Долго ждать не придётся, я вернусь in no time.

Она поворачивается к заднему сиденью. Может, ей сделали ещё и подтяжку тела? Оно стройное и очень красивое.

— С твоего позволения, я займусь тем, за что американцев вечно высмеивают, — говорит она, — но ведь иначе тебе придётся сидеть в машине, пока я всего не осмотрю.

Она берёт с заднего сиденья видеокамеру, подносит её к глазам и водит аппаратом в разные стороны, как будто скашивает всё вокруг пулемётной очередью.

В самом деле, она возвращается in no time!

— Дом — самый обычный белый особняк, там стоит большой рояль, а на нём — куча фотографий. Невозможно себе представить, чтобы Григ сочинил там хотя бы такт своей музыки. К счастью, подальше в саду, внизу, есть маленький деревянный домик на берегу великолепного озера. В этом домике он и работал. Прокатимся ещё немного?

Мы ездим по окрестностям.

— Григ, — сообщает она, — Григ, должно быть, действительно был великим человеком, потому что он смог написать всю эту музыку, несмотря на то, что, как и все на свете, жил в доме. Наверное, это и есть отличительное свойство великих людей. Те люди, которым когда-то пришло в голову жить иначе, чем другие звери, не представляли себе, за какую безумную авантюру они взялись в своих ужасных домах, и к тому же совершенно зазря. Если бы они этого не сделали, человек остался бы редкостным животным, совсем как окапи или райская птица.