Кирилл Апостолов - Времена и люди

— Не хотите посмотреть? — спросил наконец председатель.

— Прорыв?

— Не прорыв — живая рана…

Никто больше не проронил ни слова, так и просидели, оцепенев, в ожидании рассвета.

Во многие двери придется стучаться, многим начальникам кланяться. Это они понимали. Бай Тишо боялся, что одному придется ехать в округ расхлебывать кашу, и, лишь когда все уселись в машину, немного воспрянул духом.

Комиссия, прибывшая в тот же день, вынесла заключение: чтобы «залатать» разрушения, причиненные водой, потребуется по крайней мере еще две недели.

Сивриев, вызвав диспетчера автотранспорта, распорядился возить воду на поливку помидоров цистернами. Тот начал было увиливать: это, мол, адский труд, а у него полно и своих забот, с машинами. Главный не дал ему договорить.

— Выполняй то, что тебе приказано, — велел он. — И в будущем не советую мудровать над тем, над чем уже до тебя помудровали. Ясно? Ты свободен.

Через два дня бай Тишо срочно вызвали в окружной совет.

Вернулся вечером — усталый, глаза ввалились.

— Малость помяли, пооборвали крылышки? Ну ничего, это тебе урок на будущее, — сказала Славка. — А покуда садись поужинай. Я, ты знаешь, целый ящик лимонада притащила. Его давно не было, кто знает, когда опять подвезут… Почему вы не поговорите с общинным-то комитетом о снабжении? Стыдоба ведь: лимонаду нет, зато от ракии да вин полки ломятся!

После ужина бай Тишо так и рухнул на кровать. Раскрасневшийся от горячей еды, а может, и неотпускающего нервного напряжения, ворочался, не в силах заснуть.

…Манолев, конечно, подвел его весной, подвел своими обещаниями, а он пошел на поводу, как слепец… Поверил директорским его басням — вот в чем его вина. А в окружном комитете, вместо того чтобы оборвать ему уши именно за легковерие, принялись бить по голове за… «превышение власти». Он не виноват, он все сделал по совести. Как будто, если б сначала приехали бы эти, из комиссии, что-нибудь бы изменилось… Ничего бы не изменилось: канал точно так же приняли бы и вода точно так же прорвала бы опорную стенку. Просто было бы одним банкетом больше. А сейчас, может, и постыдятся.

Жена, неторопливо убирая со стола, слушала его исповедальные речи. Действительно, наболело. Действительно, тяжело мужику. Такой воз тянет. Да что эти мысли теперь изменят? Всей душой желая отвлечь от них мужа, Славка заговорила о непорядках в сельпо и преуспела: всегда готовый найти в своем сердце место для чужих забот и бед, бай Тишо попался на удочку. И начал пуще Славки ругать плохое снабжение в селе и в районе.

А вскоре Славка услышала, как он начал тихонько похрапывать. Вот такой он всегда, думала она, готовясь ко сну. Все его ошибки — от чрезмерной горячности, от желания как можно скорее то восстановить справедливость, то навести порядок… И в молодости таким был, и годы его не остудили.

…Она вспомнила: весной было, да, именно в это время или чуть раньше. Повсюду жгли прошлогоднюю листву. Она тоже зажгла во дворе костер. Муж вошел, не прикрыв за собой калитку, — верный знак, что взволнован или рассержен. Он никогда ничего не скрывал от Славки и в тот раз рассказал, что на заседании подпольного окружного комитета отклонили его предложение послать разведчиков в немецкий лагерь, который был возле Ситницева. Друзья обвинили его в авантюризме, но, поразмыслив, все же разрешили ему попробовать — одному. Чтобы в случае провала не выглядела его попытка организованной акцией. Был пасмурный вечер, когда он и еще один товарищ (нарушивший решение бюро) вошли в лагерь. Разузнали много: расположение постов, караульных помещений, складов, маршруты патрулирования, и Тишо выбрался, а вот товарища его сцапали. Потом дело известное: допросы, пытки… Но не вырвали ничего, он твердил одно и то же: заблудился в тумане, когда шел в Ситницево. И поскольку не нашли у него ни оружия, ни бумаг никаких, к тому же в полиции он на учете не состоял, то парня отпустили под залог. Случай этот тем не менее послужил поводом к аресту нескольких ответственных коммунистов. Первым, кого забрали, был Тишо. И снова обыски, допросы, очные ставки. Георгиев (как говорили, «широкий социалист», ренегат), обманутый внешней кротостью и простоватостью Тишо, вообразил, что сможет его заполучить для своих дел, а если бы это вышло, он бы раскрутил всю окружную партийную организацию. Применял к нему какую-то специальную «систему» обработки. А как увидел, что ничего не выходит, взялся за испытанные полицейские способы. И потянулись недели, месяцы… Начали и Славку таскать по участкам. Она тогда беременна была. Никогда не забудется страшная та ночь, когда, разъярившись, с налитыми кровью глазами, Георгиев приказал подвесить ее вниз головой, точно заколотого козленка. «Сука! Или расскажешь что надо, или коммунистическое семя, которое у тебя внутри зреет, ртом у тебя выскочит! Может, тогда откроешь свою пасть…»

Она не заговорила, но и ребеночек не выжил. Родился до срока там, в участке. Волосы у нее тогда поседели… После Победы удочерили они с Тишо девочку, Сребру. Но Славка была уже не та, не прежняя беззаботная и ловкая молодуха…

А Тишо и сейчас такой же — краснощекий, ни единого седого волоска в шевелюре и, как и прежде, готов воевать за человека, за человечество, за человечность. Люди в районе знают его доброту, вот и используют ее, кто как умеет, а начальство повыше прощает ему ошибки, потому что знает, что совершенных людей нет, как нет и абсолютно плохих…

Она посмотрела на кровать: зажав в руке газету, муж крепко спал. Черные тучи тревоги давно исчезли с его широкого добродушного лица, чистого и беззаботного, как лицо младенца. Славка присаживается на кровать, осторожно гладит его лоб и разрумянившиеся щеки. И думает, что, может быть, именно это и спасает его — способность забывать зло, не помнить его долго. Он зашевелился от ее прикосновения, но не проснулся. И не проснется, пока жена будет его раздевать, пока вытащит из-под него покрывало. Он будет спать до половины шестого, а потом встанет, подойдет к балконной двери и посмотрит, что там за погода. Если нужен дождь, а небо ясное, вздохнет: «И сегодня жарища!» Если же дождливо, а ему нужно солнце, скажет: «Опять потоп будет». Сделав утреннюю гимнастику, он хлебнет из миски кислого молока — и вот уже готов к работе. Уйдет утром веселый, беззаботный. Вечером же обрушит на ее голову дневные свои тревоги, а сам позабудет о них до утра. И так — изо дня в день, изо дня в день.

Мотор джипа загудел на небольшой площадке и затих. Выглянув в открытое окно, Сивриев видит двух незнакомых мужчин. Это специалисты, его надежда: от их слова зависит, прекратится ли спор с бай Тишо о теплицах или вспыхнет с новой силой.