Кирилл Апостолов - Времена и люди

— Одно удовольствие — дички облагораживать, — говорит бай Тишо. — С детских лет к этому тянет. Отец мой был голытьба голытьбой, и, веришь, даже дички у нас не росли, на бедняцкой-то нашей ниве. Я старался, прививал по всем правилам. А уж радовался, когда получалось! Во все глаза, бывало, глядишь, как хилый черенок вырастает, как превращается он в молодой, сильный организм со всеми качествами благородного дерева… За исключением, правда, способности размножаться. Очень это меня удивило. И заставило крепко задуматься над смыслом моего труда. Но смысл этот я быстро нашел: ведь от того, чем я занимался, до всего остального было рукой подать…

Сивриев, не дослушав, уходит осматривать террасы. Тонкие ветки сомкнувшихся вокруг кустов напоминают ему вдруг, как некоторое время назад вся Болгария пустилась перекапывать голые холмы. А потом никто во всей Болгарии не поинтересовался, растет ли что-нибудь на «освоенных» землях или не растет. И может, только совестливый какой-то председатель или агроном, сжигаемый жалостью и злостью при виде гибнущей в августовском пекле молодой поросли, ведром воды пытался продлить ей жизнь… А чего стоит кампания в городе Ломе? Или, к примеру, навозные горшочки. Почин…

И ни одно из этих «мероприятий» не дожило до наших дней. В чем причина? Недоношенные идеи, спешка, отсутствие научного подхода? Возможно, многие действительно не знали, где проходит граница между законами природы и закономерностями общественного развития, не задумывались, как они взаимодействуют, до каких пор одни благотворно влияют на другие и с какого момента начинают враждовать. Не знали? Возможно. Однако с тех времен остался страх, боязнь эксперимента, не прошедшего испытаний в каком-нибудь НИИ. Вероятно, именно по этой причине опыт Голубова с помидорными кустами без колышков вызывает досаду и даже раздражение. Вероятно…

Склонившись к смоковнице, он протягивает руку в каком-то исконном, неосознанном желании погладить ее — да, побег жив. Может быть, он ошибается и все не так черно и безутешно? Потому что побег жив, у него даже есть ответвления длиной в два-три сантиметра… Оглядываясь, Сивриев далеко, метрах в тридцати, видит и другой такой же кустик.

Дорого стоят югненским кооператорам эти живые мощи, слишком дорого, думает Главный.

— Сивриев! Эй, Сивриев!..

В село идут пешком. Главный спрашивает, какую площадь занимают террасы.

— Четыреста декаров смоковниц да яблонь и слив столько же.

— Наверно, тебя похвалили за них?

— Ага, похвалили. Первые мы в округе оказались.

И вдохновенно рассказывает о том времени, когда он, будучи уже председателем, месяцами копал здесь землю наравне с молодыми, как вечером все строем возвращались в Югне, хоть усталые, но обязательно с песней. А однажды ранним утром на этом вот холме, где они сейчас побывали, смотрят — висит между двумя дикими грушами плакат: «Мы строим террасы — террасы строят нас!»

Сивриев слушал его словно в полусне. Так кто же, в самом деле, старше? Шестидесятилетний дядька, грузный, но полный сил и энергии, восторженно повествующий о труднейшем периоде обновления болгарского села? Или он, Сивриев, со старческими своими, угрюмыми мыслями, превративший обычные, будничные заботы в цель и смысл жизни?

На площади расстаются. Бай Тишо поворачивает к дому, а Тодор Сивриев по пути к себе на квартиру встречает Нено.

— Опять кое-кто тобой недоволен, — сообщает тот.

— Не ошибается тот, кто ничего не делает, — отвечает Сивриев небрежно.

Он ждет разъяснений — кто на него жалуется, но, поскольку партсекретарь молчит, добавляет, что лягают начальство чаще всего специалисты, бригадиры и учетчики. И признает, что всегда строго спрашивал с сельских чиновников.

— Нет, на этот раз не чиновники недовольны. Пастухи в Моравке, пастухи югненских стад, которые мы весной погнали в горы по твоему настоянию. У меня целая делегация была во главе с Мироном. Как видишь, все камни — в твою сторону, — заключает Нено и наконец-то улыбается — белозубой своей, вежливой улыбкой.

Некоторое время они идут молча, затем партсекретарь спрашивает, был ли Сивриев на участке, где намечено построить теплицы.

— Да.

— Ну?

— Ничего не выйдет из этой вашей «термы».

— А бай Тишо?

— Уперся, как осел на мосту.

Останавливаются около ресторана.

— Зайдем? По рюмочке.

— Можно, — соглашается Главный и первым толкает стеклянную дверь.

Двое официантов тут же выносят стол и застилают его снежно-белой скатертью.

— Вот та-а-ак! — довольно говорит Нено, потирая руки. — Войдешь сюда — и тонус твой вдруг… А посмотри, вон и твой хозяин, видишь? Вон в уголке. Готов, тепленький уже. Но не так, как я однажды его видел… Было это лет пять назад. Сидим мы в клубе на собрании — долго сидим, всем уже осточертели ненужные речи, и в последних рядах люди, кажется, спали. Где-то часов в одиннадцать, а может, и позднее, хлопнула дверь, и наш дед Драган, в сдвинутой на затылок меховой шапке, изря-я-ядно выпивший, заходит в зал. Поморгав пьяными глазками, сует два лева тому, кто сидит ближе всех, и говорит: «Еще одну — и ко-не-ец, ухожу. Ухожу! Давай-ка на посошок!» И ты знаешь, сон у людей как рукой сняло!

— Верно, так оно и было, — поддакивают из-за соседнего стола. — И после, Нено, помнишь, чуть кто вставал выступать да слишком задерживался, ему начинали подсказывать: «Давай на посошок! Давай-ка на посошок!»

Между тем герой этих воспоминаний, чуть пошатываясь, приближается к ним, обходя столики.

— Приготовься выслушать эпопею о Югне, — предупреждает Нено. — Если он еще не успел рассказать. От царя Гороха до наших дней… — И деду: — Ну, садись, садись, пожалуйста!

— Всех приветствую. А ты, Нено, перестань-ка насмехаться над дедом Драганом. Все я слышал. Со слухом у меня пока в порядке. Ну и что, что я выпил? Собрались добры молодцы — хлоп рюмку, хлоп вторую… Что еще нам, неумытым, остается!

— А ну выдай-ка притчу какую-нибудь.

— Рассказывай, рассказывай! — выкрикивают из-за соседних столиков.

— Однако глядите, ребятушки, уж коли слушать — то слушать до конца, нравятся или не нравятся вам мои сказки… Ну так вот. Согрешили Адам и Ева, и вытурил их господь из рая. Пошли они в леса Тилилейские, забрались в чащобу, да такую, что ни господь, ни сам дьявол не смогли их отыскать. И натворили они там кучу детей. Люди, сами понимаете, должны же чем-то заниматься. А если делать нечего, занимаются они друг другом. Прошли годы. Прилетел к ним однажды ангелок-херувимчик и сказал, что, дескать, грядет к ним сам дедушка господь и надо встретить его, как и положено встречать дорогого гостя. А ребятишки у Адама и Евы такие были замызганные, что решила Ева срочно их помыть. Срам ведь господу сопливых да загаженных показывать. Успела она отмыть трех то ли четырех, а тут снова ангелочек: дескать, встречайте. И Еве ничего не оставалось, как велеть чистым ребятишкам стоять на виду, а грязных, чтобы спрятать, погнала с поляны хворостинкой, точно паршивых ягнят. Потом вернулась на святую поляну и показывает отмытых своих голодранцев дедушке господу. «Ты будешь царем. Работать будешь одним перстом, повелевая, и все-таки будешь богат!» — благословил господь первого.