Гюнтер Грасс - Том 3. Кошки-мышки. Под местным наркозом. Из дневника улитки

Фрау Аугст часто беспокоилась:

— Не потому, что иногда случались ссоры с хлопаньем дверью и убеганием из дому. Такое бывает в большинстве семей. Кроме того, его почти никогда не было дома. Вечно какие-то диспуты, заседания. Но за три недели до того, как это случилось, он сказал… Я промолчала и встревожилась. Ведь он был болен, никогда не знаешь, чего можно ждать… (Аугст не был драчуном. Лишь один раз, в самом конце, он проявил агрессивность — против самого себя.)

Дети, я нарисую вам натягивающего тетиву лучника, у которого на оперении стрелы сидит слизень.

Скептик знал, что передний край мускулистой ноги улиток очень чувствителен, и знал, как они реагируют на химические раздражители. Поэтому раствором мела с небольшой примесью нашатыря он разметил на столешнице прямые гоночные дистанции. Ни одна из улиток, участвовавших в бегах, не нарушила маркировку, не сошла с дистанции. И, естественно, на ограниченных с боков прямых отрезках они добились лучших показателей, чем на пустой столешнице. Группа из двенадцати червеобразных улиток или девяти «шариков» дисциплинированно трогалась в путь и продвигалась между резко пахнущими маркировками в основном вперед (хотя некоторые улитки какое-то время не выпускали мускулистую ногу и лишь ловили глазными щупальцами наличие цели. (Между раздражителями — вперед.)

— Он не мог по-другому. Он это задумал, — сказала фрау Аугст. — Когда я ему сказала: «Купи себе, наконец, новые брюки», он бросил: «Ты права. Только не стоит». Уже тогда подвел черту. И все покатилось под гору. И ораторские курсы перестал посещать. Когда я сказала: «Но ты делаешь заметные успехи», он заметил: «Верно. Только зачем?» К врачу тоже не стал ходить. Ведь он был под медицинским наблюдением из-за своей болезни. В сущности, для меня это не было неожиданным. И тем не менее для нас всех это был шок, в особенности для Уты. Теперь мы стали намного теплее относиться друг к другу и много музицируем все вместе. Ведь мой муж, к сожалению, не был музыкален. Да и семья была для него обузой. Он повсюду искал чувство какой-то общности. Мы не могли ему его дать, нет, не могли. (Фрау Аугст могла бы добавить: «Хоть он и двигался куда-то, но как бы в одиночестве». Наверное, поэтому время тянулось для него невыносимо медленно.)

Скептик никогда не скучал (или, как говорит Лаура, «не соскучивался»). Каждый день, вплоть до глубокой осени, глядя на свои мягко тикающие часы, отмечал время состязающихся в беге улиток. Лизбет Штомма тоже не скучала, так регулярно ее улитки выигрывали забег за забегом. Один лишь Штомма проявлял нетерпение. «Жми! — кричал он своей улитке. — Ну давай же, давай. Жми!»

На ужин в семье Аугст был чай, хлеб с маслом и мясной салат. Теперь за столом сидела и дочь. О покойном больше не говорили. Я сообщил: «У нас тоже четверо детей: три мальчика и одна девочка. Но все четверо намного моложе. У нас куда больше шуму».

Зимой сорок третьего — сорок четвертого года Лизбет принесла лишь несколько домиков блестящих улиток, выкопанных ею из-под снега и палых листьев, из грязи: бега окончились. — Очевидно, Лизбет огорчалась, что не могла обеспечить Скептика улитками для бегов, ибо когда последние каменные улитки свалились с сырой северной стены подвала, а дорожные улитки затвердели и сморщились, утратив вместе со слизью и блеск, она принялась перелопачивать только что заложенный на хранение картофель; но и там не нашла ни одной червеобразной улитки, хотя большая червеобразная охотно зимует в подвальных помещениях.

Как бы на прощанье фрау Аугст сказала:

— Неподалеку от нас живет профессор Блох. Мы иногда видим его, когда он выходит на прогулку. Очень хочется поговорить с ним и спросить. Но мы не решаемся.

В последнее время Штомма стал бриться перед визитом в подвал. И больше не называл Скептика на «ты». «Как вы есть настоящий еврейский доктор, то наверняка знаете…» — Старания Скептика доказать свое арийское происхождение. Он нарисовал свое генеалогическое древо с менонитскими корнями, уходящими в шестнадцатый век. И напомнил о своем паспорте, который Штомма (порядка ради) уже несколько лет держал у себя. Но поскольку он в самом начале как бы по привычке представился Скептиком — «Называйте меня просто Скептик; ученики тоже меня так называли», — Штомма не поверил ни менонитским прародичам, ни паспортным данным. (В Диршау на Висле много лет назад он знавал одного еврея — хозяина извоза, фамилия которого была «Веритель».) К тому же ежедневные сообщения о сокращении линии фронта подтверждали правоту Штоммы и обоснованность его внезапной вежливости; он гордился тем, что геройски укрывал в своем подвале еврея: «Я вас не выдам. Даже если это будет стоить мне жизни».

Только в марте сорок четвертого, когда дивизии армейской группы «Нарва» отступили до линии Чудское озеро — Псков, Лизбет отыскала несколько листовых улиток с розоватыми губами, перезимовавших в кучах буковых листьев на кладбище в Брентау. Попав в подвал, они вылезли из домиков. К Скептику постепенно возвращалось ощущение счастья. Но бегов он больше не устраивал и возобновил попытки лаской разбудить чувственность своей возлюбленной: как бы в шутку сажал листовых улиток на ее покрытое светлым пушком тело и вообще всячески проявлял нежность; но Лизбет не выказывала никаких чувств — даже отвращения.

Этот мотив встречается уже на персидских миниатюрах. И хетты, как пишут специалисты, тоже сажали улиток на тела своих женщин и вообще предваряли половой акт ритуальными действиями.

Написать статью об Аугсте.

В апреле Штомма подарил Скептику в день его тридцатидевятилетия латунные почтовые весы на стеклянной подставке: теперь тот мог взвешивать улиток.

Сыновья Аугста проводили меня на вокзал. По дороге я почти ничего не записал. Очкарик. Пацифист. Детская трещотка. Интерес к грибам и ораторские курсы. 23-й псалом. Всего четыре месяца в африканском корпусе: не вынес климата. Соучастие. Военное поколение. Людвигштайн. По-видимому, начитался Канта. И еще кое-что из надгробной речи Нётлинга. Бабушка и уроки музыки. Диплом в сорок восемь лет. Не хотел купить себе новые брюки. Вместе с детьми ездил один раз в Тироль, один — в Эльзас, где посетили бывший концлагерь Штутгоф. В долгах почти до дня смерти. Членство в разных союзах и обществах.

Я сошел с поезда раньше — уже в Эслингене — и навестил бездетных Эккелей. «Ну, рассказывай», — сказали они. И я начал:

— Он был очкарик и пацифист. Хотел в войска СС, но его не взяли. Собирал грибы и не любил музыку. Жена и дети очень старались ему помочь. Принадлежал к независимой церкви. Лечился от депрессии: вероятно, принимал тофранил. Помогает при эндогенной меланхолии…