Ирина Чайковская - Афинская школа

Глаза у него были черные, на круглом толстом лице они поражали своей живостью и блеском, где-то я уже видела похожие глаза, кого-то он мне напоминал.

С минуту я сидела раздумывая. Затем повернулась к Бобби спиной – и запела. Начала тихо-тихо, как и следовало, когда просишь, и не кого-нибудь из человечьего племени, а бурю-непогоду, бурь-погодушку.

Спиной чувствовала: Бобби замер, сидит как пришпиленный, слушает. Вот и второй раз повторила ту же просьбу, погромче, чтобы расслышала, поняла та нечеловечья природная сила, чего я хочу от нее. Пусть налетит, пусть нанесет урон, видно пришло время, пришло время для девичьей просьбы, для зелена сада.

И опять повторила две строчки, повторила во всю силу легких, сколько было голосу, эх, нет рядом сестры, с которой с детства пели мы вместе. Прилети же, непогода, слышишь мой зов? Прилети, есть, чем тебе поживиться, в девичьем зеленом саду. Сладкая в нем калина, горькая в нем калина, красная в нем калина, калина растет.

Я прислушиваюсь к последнему затухающему звуку. Кончилась песня. Поворачиваюсь лицом к Бобби. Он сидит подавшись туловищем вперед, прислонив к глазам бумажный платок.

Кажется, он почувствовал песню.

Я перевожу дыхание и говорю весело, стараясь скрыть дрожь в голосе: «Ты понял, Бобби, песня существует, я ее не выдумала».

Он кивает.

– И я повторю тебе то, что говорила русская Оля американцу Роду: песня эта магическая, любовная, приворотная. Ты понял?

Бобби кивает с таким растерянным видом, который сам за себя говорит, конечно, ничего он не понял.

Да и откуда ему, американцу, понять, если я сама дошла до смысла «Бурь-погодушки» не так давно, а пели мы ее с сестрой с детства.

– Понимаешь, Бобби, этой песней девушка приманивает к себе любовь.

А что такое любовь? Тайфун, циклон, шторм, ураган… Стихия. Ты согласен?

Бобби ерзает на стуле, его распирают эмоции, когда он поднимает на меня глаза, я внезапно понимаю, кого он мне напоминает, – Алешу, Алешу Рудина, у них похожий взгляд. – Ты хочешь что-то сказать?

– Нет, я хочу тебя слушать, продолжай, пожалуйста.

И я продолжаю:

– Девушка молит ураган, шторм, циклон, чтобы он пришел. Девушке хочется изведать любовь. В народной поэзии используются свадебные метафоры – зелен сад, дерево калина. Ну а ураган, шторм, циклон, бурь-погодушка – это, наверное, добрый молодец. Или то, что он с собой несет. Калина – это сладость любви. Но калина – горькая ягода. В любви есть и сладость, и горечь. Ты согласен?

Бобби с громким восклицанием вскакивает со стула, спотыкается о портфель, чуть не падает, но все же сохраняет равновесие. Ужасно комичная сцена, мы оба смеемся.

Таким мне запомнился тот урок.

За ужином спрашиваю Сережу, мог бы он ездить на ярко-голубой машине.

– Такой, как у нового соседа?

– Какого соседа?

– Ну того, что недавно сюда переехал, – Сережа кивает на окно, из которого можно видеть небольшой домишко позади нашего. Из него давно уже выехали владельцы, и он, как мне казалось, необитаем.

– Ну ты даешь, ничего вокруг не видишь, – удивляется муж, – он уже с неделю там живет, видно, снял этот домик, и машина его во дворе – ярко-голубая, тойота камри. Вон стоит, взгляни.

Но за окном ночь, и цвет темнеющей возле дома машины неразличим.

Сережа, между тем, отвечая на мой вопрос, говорит, что нормальные мужики ездят на неброских машинах, бежевых, серых, в крайнем случае, белых, но никогда на красных, синих, желтых и зеленых. Посему сосед вызывает у него подозрение, что-то с ним не то. Признаться, я тоже всегда так считала, но тут вдруг закралось в мозг сомнение. Почему у нас в чести такая блеклая палитра? А может, это та самая боязнь яркости, цвета, выделенности, что отличала советских людей?

И мы этот стереотип унаследовали и несем с собой?

Наверху присаживаюсь к компьютеру. За время урока пришло несколько писем. Первое – от Оли Тулиной:

Дорогая Кира Семеновна,

Посылаю второе письмо вдогонку за первым, чтобы Вы сразу мне ответили на оба.

Знаете ли Вы про судьбы каких-нибудь моих одноклассников? С кем из них переписываетесь?

Я регулярно общаюсь только с Галей Коралловой, она живет в Подмосковье, стала ветеринаром, сумела совместить свою любовь к животным с профессией. Она неплохо зарабатывает, открыла лечебницу для зверья. Жалуется на высокую арендную плату и на отсутствие личной жизни – зверье отнимает у нее все время. Слышали ли Вы про Алешу Рудина? Мне всегда казалось, что он ваш любимый ученик, литературу он точно знал лучше всех нас. Алеша воевал в Афгане, но вернулся живой. А погиб он случайно – попал под маршрутку недалеко от нашей школы, там, если помните, нигде нет нормального перехода через дорогу. Галька мне писала, что не смогла поехать на похороны – из-за своих подопечных. Извините, если я Вас расстроила.

Жду от Вас ответа,

Второе письмо пришло совсем недавно, оно было послано минут десять назад Гретой Беккер. В нем было совсем мало слов. Но я читала их и перечитывала, не понимая смысла.

Грета отказывалась от уроков.

Грета отказывалась от уроков? Ну да, вот она пишет, что отказывается от уроков. Просит извинить, но у нее нет сейчас возможности заниматься. Конечно, нет возможности заниматься.

А ты думала, есть у нее возможность заниматься? Она тяжело работает, кормит себя и мужа, да и сейчас у нее возникла сложная семейная проблема. К чему ей твои уроки?

Я понимаю, понимаю, но почему так сжимается сердце. Успокойся, слышишь? Ты не имеешь права переживать из-за каждого ушедшего ученика. У всех свои причины. Ты, как правило, не виновата. У них у всех достаточно причин. У Джен были свои причины, у Бобби свои, у этой девочки, у Греты Беккер, – свои. Почему ты решила, что она надолго? Она же для своей души занималась, как и Джен, как и Бобби. Они все занимались для своей души. А кто из американцев будет платить деньги просто так, из прихоти? Не из богатых американцев, а из работяг? Поняла? Поняла, дуреха? Успокоилась немного? Нет еще?

Оставляю компьютер и спускаюсь вниз; накинув куртку, выхожу на нашу терраску.

Господи, как прекрасен твой мир! Какое высокое, какое бездонное небо, как много звезд!

Неостановимо вибрирует мысль. Первой из ушедших была Джен. В конце концов Джен могла действительно остаться в каньоне.

Хотя… хотя… есть у меня одно воспоминание. Было это года четыре назад, еще на нашей старой квартире. Я вышла на свою обычную прогулку вдоль дорожной магистрали – больше там негде было гулять. Впереди меня, шагах в десяти, шла высокая худая женщина, чем-то неуловимо напоминавшая Джен. Я старалась ее догнать, чтобы заглянуть в лицо, – не могла. Несколько раз, правда, довольно робко, я звала: «Джен, Джен!» Она не оборачивалась. А потом резко свернула с дороги в переулок. Так я и не знаю определенно, Джен это была или нет. Может, все-таки Джен? Но, может быть, не она. Мне даже спокойней думать, что Джен осталась в каньоне.