Ирина Чайковская - Афинская школа

– Почему она не звонит? Она сказала, что позвонит, как только приедет.

– Значит, что-то помешало. Может быть, ее сразу взяли к врачам.

Через минуту он снова вскрикивает: «Кира, она должна звонить, почему нет звонка, как ты думаешь?» Он взволнован, нервничает, Люба всегда действовала на него успокаивающе, была его глазами и руками, читала вслух, давала лекарства и еще давала то, что получает ребенок возле матери – чувство защищенности. Он обхватывает голову руками, покачивается, словно молящийся еврей. Ожидание становится нестерпимым.

– Послушайте, Наум Семенович, так нельзя, давайте споем. Вы ведь знаете революционные песни? Я всегда, когда мне плохо, пою революционные песни.

– Кирочка, я не умею петь, и революционные песни терпеть не могу, они все бесчеловечные.

– Зато они заряжают, они дают силы и укрепляют дух. В Италии я их пела сыну, когда он не засыпал, он меня сам просил: «Мама, спой про Щорса». Почему-то Щорс был у него любимый. Давайте попробуем.

И я затягиваю:

– «Шел отряд по бережку, шел издалека. Шел под красным знаменем командир полка».

Старый Поэт минуту прислушивается к словам, потом начинает подтягивать слабым негибким голосом: «Шел под красным знаменем командир полка».

– «Голова обвязана, кровь на рукаве», – запеваю я, – и Поэт подхватывает сам, без подсказки:

– «След кровавый стелется по сырой траве».

– «Э-э-э, по сырой траве», – это поем мы уже втроем, ибо в хор вступает Сережа.

Строгая Полина заглядывает в комнату, с удивлением смотрит на нас.

И тут раздается звонок. Сережа хватает трубку и подает ее Поэту. Тот, тяжело дыша, кричит в трубку: «Любаня, это ты, ты?» На том конце провода ему отвечают. Его лицо яснеет, и теперь он уже не кричит, а шепчет: «Любаня, со мной все в порядке. Как у тебя? Я тебя буду ждать, Любаня. Слышишь? Буду ждать».

Мы снова едем по Б. Сережа останавливается возле книжного магазина «North Palmira», я выскакиваю из машины, а он едет дальше, по своим делам. В магазине никого, нет не только посетителей, но и продавца. Видно, он где-то поблизости, в подсобке. Интересно, кто здесь сегодня? Сам хозяин? Когда-то… впрочем, пора уже забыть, давно это было. А, вот кто здесь сегодня! Из подсобки выходит милая женщина Мила, и мы радостно киваем друг другу. У Милы был свой небольшой магазинчик неподалеку, она торговала видеокассетами, матрешками, русскими книгами. Среди прочих на полке у нее стояли и две мои книжки «Итальянский карнавал», и я при случае всегда к ней заглядывала, втайне предполагая, что книжек на месте не увижу, одну действительно очень быстро купили, вторую же я видела еще долго…

А сейчас Мила на паях объединилась с Левой, владельцем «Северной Пальмиры» и, кажется, попала в подчинение. Он человек капризный, уклончивый, преследующий свой интерес. При таком характере… впрочем, не уверена, что именно с характером связана та странная история, что приключилась у меня с ним в давно прошедшие годы. Подхожу к полкам с современной литературой, рассматриваю названия, имена. В запасе у меня час, и скорее всего, этот час я потрачу в книжном, хотя хотелось бы и погулять, и купить что-нибудь в русском продуктовом магазине «Рынок», что в двух шагах отсюда. Но как оторваться от такого богатства! Тут и часу не хватит.

В дверь входит невысокий человек в распахнутом полушубке, кудрявый, в темноте не видно его лица. Здоровается со значением: «Здравствуйте, Кира». Ага, это он, Лева, собственной персоной. Но с тех давних пор утекло уже столько воды, что можно спокойно ответить ему в тон: «Здравствуйте, Лева» – и повернуться к книгам. А он, что-то негромко сказав Миле, уходит в подсобку.

Мы тогда только приехали на Восточный берег, в Большой Город. Нужно было начинать жизнь заново – в который раз! В том возрасте, когда люди уже снимают урожай, мы не имели ничего, ни урожая, ни денег, ни собственности – мы вдвоем с Сережей да двое неоперившихся отпрысков.

У меня к тому времени не было напечатано ни строчки, хотя писала я с юности, в основном в драматическом роде, однако в ответ на посланные в театры пьесы получала приблизительно такие отзывы: «Уважаемый автор, вашу пьесу, без сомнения, захочет поставить любой театр, в нашем же, к сожалению, репертуар утвержден на пять лет вперед». Или: «Уважаемый автор, мне понравились ваши пьесы, в них есть что-то живое, однако репертуарную политику театра делает режиссер, а отнюдь не завлит, я указал ему на ваши пьесы, но у него нет времени их прочитать. С уважением…». Или: «Уважаемый автор, если хотите, приходите, мы с вами пообщаемся. Ваши пьесы показались мне талантливыми. Но в театре сейчас возобладал „верняк“, и поставить что-нибудь неизвестного автора не представляется возможным. С уважением…». И я радовалась уже тому, что завлиты писали мне такие хорошие теплые письма.

Если чуть-чуть углубиться, то было еще кое-что.

Однажды, прочитав мою пьесу, позвонил знаменитый, любимый мною актер, очень ее хвалил, правда, о постановке речи не вел. На подходе была его собственная пьеса, подписанная псевдонимом, прозрачным для театральных кругов.

Известный московский режиссер, осваивавший современный репертуар, прочитал другую мою пьесу, вызвал меня к себе, обласкал, сказал, что ее будет ставить его молодой помощник. Ни имени, ни внешности помощника я не успела запомнить, очень быстро он исчез из театра и вообще с горизонта.

Было и такое: провинциальный уральский театр на родине Сережи заинтересовался третьей моей пьесой. Меня вызвали, я читала пьесу труппе; на вокзале, прощаясь, перед самым третьим звонком, уральский режиссер проникновенно меня поцеловал и поздравил с хорошим началом. Конец, однако, был похуже. В театре поменялось начальство, новый директор мою пьесу из плана выбросил.

Так складывался мой «театральный роман».

Книжный магазин «Северная Пальмира» мы проведывали довольно часто. Кто-то сказал, что у ее владельца, Левы, есть в России издательство. Терять мне было нечего. Собрала книгу своих рассказов и пьес, сложила все тексты в папку и однажды подошла с ней к зевсоголовому Леве, он хмуро на меня взглянул, пробурчал, что отдаст мою папку на прочтение «экспертам» и отошел. Через какое-то время, увидев в магазине нас с Сережей, он зазвал нас к себе в подсобку и с непривычно светлым, даже радостным лицом сказал, что «эксперты» мои тексты одобрили и он возьмется их издавать. Помню его вопрос, меня почему-то окрыливший: «У вас есть что-нибудь еще, кроме этой книги»? Была зима, я сидела в душной подсобке в теплой куртке и красной вязаной шапочке, лицо мое пылало от духоты и волнения, я только смогла кивнуть и выдохнуть: «Конечно, это же путь». Не знаю, понял ли он меня.

Работа закипела. Книжка была отдана редактору из издательства «Северная Пальмира». Через небольшое время с некоторой опаской я ей позвонила, но нашла такое понимание и сходночувствие, что наше общение стало походить на дружеское. Редактор оставила в текстах все на своих местах, внеся какие-то незначительные и необходимые поправки. Осмелев, я спросила, нравятся ли ей мои рассказы. Помню, она ответила, что нравятся, но что самое интересное в книжке это пьесы. Мне тоже так казалось.