Александр Семёнов - Опус номер девять ля мажор. Часть 2. Жизнь как музыка и танец

– Что-нибудь придумают. А вы что собираетесь делать? – спросила Оля и, на миг остановив его, поцеловала в щёку.

– Жека и Володя дали объявления в строительные журналы. Я, может, тоже дам, посмотрю по настроению. Если Толе запретили, это не значит, что всем… Ну, не расстраивайся, Ольча! – сказал он, легонько встряхнув её за плечи. – Знаю, ты эту работу не любишь. Мягко сказано, да?… Наверное, завяжу, сегодня был знак, что пора. Подумаю до Нового года. Зато я новые петли бабахнул в кухонный шкаф. И привёз тебе костюм; если надо, успеем подогнать по размеру.

– Спасибо! – сказала Оля, – костюм – это супер. И знаешь, Новый год уже чувствуется. Прошлась по центру: гирлянды, ёлки стоят в витринах… Немного, но есть. Даже видела одну Снегурочку.

– И, может, она от Вахтанговича. Набирает заказы… Гатчина, – прочитал Андрей верхнюю строку расписания. – Ха, представляешь, до сих пор не привык, что гатчинские тоже подходят. Идём.

Они сели в электричку и заговорили о близящемся празднике. Оля всё расспрашивала, выясняя мельчайшие подробности новогодней работы. Андрей рассказывал с необычайным удовольствием. Он уже и не помнил, когда в последний раз встречал Новый год дома. Кажется, ещё до армейской службы, – а после эти день и ночь были у него самыми трудовыми. Георгий Вахтангович, зная нелюбовь Андрея к пьяным кабакам, во многом сам её разделяя, нашёл ему особенное занятие: ездить по квартирам в образе Деда Мороза, поздравлять детей. «Вообще, интересно попробовать, – сказала Оля, услышав об этом впервые, – но я не слишком загорелая?» «В самый раз, – ответил Андрей, – моя первая Снегурочка была узбечкой. Чёрненькая, глазастая, живая тысяча и одна ночь. Дети от неё балдели». «Там, я слышала, наливают в каждом доме?» – спросила Оля чуть погодя. «Ну, это разве что в анекдотах, – успокоил Андрей, – а так в прошлом году один мальчик пяти лет хотел угостить соком. Снимай, – говорит, – дедушка, бороду! Пей! Причём он свято верил, что я настоящий. Но вот положена настоящему Деду Морозу съёмная борода!» «И как выкрутился?» – заинтересовалась Оля. «Мама сообразила, быстро дала мне трубочку. Через неё выпил, не снимая». Представив эту сцену, от хохота Оля повалилась на диван и только к вечеру вспомнила, что ещё хотела сказать. Можно бы завернуть к Свете, если будем проезжать недалеко от её дома, порадовать Никиту. Но потом раздумала: он слишком хорошо её знает. Как ни наряжайся, вмиг раскусит, что это Оля и никто другой. «А кто с тобой ездил год назад? – спросила она далеко за полночь, повернувшись к Андрею спиной. – Алёна?» «Нет, – уже засыпая, прошептал он на ухо, – Алёнка встречала на хате у бывшего однокурсника, в своей компании. Со мной ездила Таня. Вообще-то стриптизёрша, но с ооочень невинным взглядом».

Платье Снегурочки оказалось великовато, и во вторник они отвезли его маме Андрея, умевшей замечательно шить. О том, что прекратилась грузоподъёмная работа, пока умолчали – и были правы, потому что в этот же вечер позвонил Жека. На его объявление в строительном журнале отозвался клиент – не такой, как Толя, мельче, но дня на четыре его объёма должно было хватить. Не отдохнув и пары суток, бригада собиралась вновь, теперь с другим командором.

– Ну, ты понимаешь, Оль… Не могу же я их бросить, – извиняющимся тоном сказал Андрей. – Кого они найдут под Новый год? А мы уже сработались…

– Конечно, понимаю, – ответила Оля. – На твоём месте сама бы поехала. Даже если бы не хотела.

Она думала, что он поработает ещё раз-другой, но оказалось, что декабрь – самое авральное время. За первым заказом прилетел второй, затем новый, новый… И всё закрутилось почти так же, как прежде. Отличия были только в худшую сторону. Раньше дорога на работу занимала у Андрея минут двадцать на маршрутке; теперь он мотался, куда позовут, даже на другой конец города. Раньше, у Анатолия, всё было отлажено, машины со стройбазы прибывали минута в минуту; теперь их приходилось ждать, сидя без дела иной раз по два часа. Оля только удивлялась, как при всём этом Андрей ухитряется больше прежнего играть на гитаре, не забрасывать бег, готовить ужин и пылесосить в комнатах, когда первым возвращается домой, и неизменно быть в добром расположении духа.

Под конец года в Питер зачастили гитаристы, как известные, так и теневые герои, ценимые в избранном кругу. Прилетал и Марко, одинаково свой в обеих компаниях. Концерты шли в разных залах, от Капеллы и Консерватории до клубных, размером чуть больше комнаты, и Андрей старался побывать везде. Оля, когда была свободна от занятий, ходила вместе с ним, но кого бы ни видела – всё ей казалось, что Андрей на этой сцене звучал бы и выглядел лучше. А он таскает мешки… Даже Марко, сказавший ей комплимент по-русски, стал как-то раздражать своим благополучием и спокойной уверенностью, хотя здесь Оля понимала, что неправа, и старалась отогнать это чувство.

На одном из концертов они встретили Валеру – клавишника, с которым Андрей когда-то играл в ресторане.

Оля с первого взгляда решила, что Валере лет шестьдесят, и страшно удивилась, когда Андрей сказал, что чуть за сорок. Её папа выглядел куда моложе. Встреча была весёлой, по пути к метро бывшие напарники вспоминали разные случаи на работе. Такой, например: когда пьяненький посетитель хотел непременно сам исполнить песню, ему давали неподключенный микрофон; Валера играл, посетитель надрывался, но звучал-то в зале голос Андрея, невидимого за дверью. «За два года так никто и не въехал, – сказал Валера перед тем как расстаться. – Кстати, петь его как следует я научил. Методом живительного удара в солнце при малейшей попытке напыжиться». Распрощавшись, Оля ещё посмеялась по инерции, а потом одним движением нарисовала его в памяти: душевный товарищ, деликатный, болезненно худой, морщинистый, порой не в меру суетливый, с длинным тощим хвостиком на затылке, а спереди почти лысый, курит одну сигарету за другой… Только посмотрела на него – и уже отчего-то жалеешь. Может, и хорошо, что Андрей соскочил, – подумала она ближе к ночи, – а то поработал бы ещё несколько лет – и неизвестно, что бы стало.

Утром её разбудил звонок мамы, зазывавшей на большую распродажу летней одежды. Оля не хотела ехать, но всё же послушалась и, глядя на себя в зеркалах примерочных кабинок и веселясь от мысли как-нибудь спрятаться тут вдвоём, неожиданно увлеклась и накупила футболок, топиков, шорт, брюк и кед на несколько лет вперёд. К платьям по-прежнему не тянуло: лишь одно, шёлковое, брусничного цвета, чуть ниже колен, подарила мама, и, прогулявшись в нём по залу, Оля мимоходом ускользнула от двоих желавших познакомиться мужчин и одной девушки. Очень вовремя вспомнив, что с лета не была в Эрмитаже, она уговорила двух учениц и ученика, с которыми должна была встретиться в тот день, провести выездное занятие. Тихо разговаривая по-английски, они бродили по выставкам лиможской эмали и севрского фарфора, а потом – просто так, без цели и направления, – по всем залам, пока ученики не стали жаловаться на ноги. Да и сама Оля, вернувшись домой, чувствовала приятную усталость и даже обошлась без пробежки.