Анри Труайя - Рассказы

Пьяница, которого он оттолкнул, освобождая себе место, поднял голову, посмотрел на него добрым, нежным взглядом и изрек:

— Чем больше ты говоришь, тем больше народу у меня в голове.

В эту минуту чья-то рука легла на плечо Миретта. Он вздрогнул, решив, что это снова полиция, и схватил свою окованную железом дубинку, которую держал между ногами. Перед ним стоял человек лет пятидесяти. На нем было черное свободное платье и докторская шапочка. Длинное бледное лицо его казалось совершенно бескровным. Красный нос печально нависал над губами — ни усов, ни бороды. На пальце перстень с большим синим камнем.

— Вы господин Александр Миретт, которого вчера подвергли суду Божьему и который чудесным образом выдержал испытание? — спросил он.

— Да, это я, — не без гордости, но немного поколебавшись ответил Миретт.

— Чудесно, Миретт! — успокоил его незнакомец. — Я — ваш друг.

— Я вас не знаю.

— Какое это имеет значение! Я знаю вашу историю, я верю в вашу невиновность и хочу подружиться с вами.

— Вы священник?

— Нет. Я очень любопытный и очень ученый человек. Ваша история меня заинтересовала. Если вы хотите, я дам вам приют и буду хорошо кормить, а вы мне за это будете рассказывать…

— Рассказывать?..

— Вы мне будете рассказывать о себе, о своем детстве, о том, когда впервые вы услышали глас Божий.

— Но мне нечего рассказывать! — возразил Миретт.

— Святая простота! — продолжал незнакомец. И он наболено сложил руки, полузакрыв глаза.

Валентин вскочил на стол и принялся нюхать одежду незнакомца.

— Это ваша обезьянка? — спросил тот. — Она очаровательна. Вам будет хорошо у меня! Я посвящу вас в свои труды. Вы будете моим помощником, моим другом, я буду писать о вас…

Миретт почесал в затылке. Предложение заманчиво, да ведь ловушки дьявола усыпаны розами.

— Ведь грустно жить без друга? — продолжал незнакомец.

— Это правда, — ответил Миретт.

— Кошелек ваш скоро опустеет, если вы откажетесь от моей помощи, — продолжал тот.

— Это тоже правда, — согласился Миретт.

— А чего вам бояться меня, если вас бережет Бог?

— И это правда, — кивнул Миретт.

Он немного выпил. Голова у него кружилась от дыма и гама. Лицо незнакомца отдалилось и начало расплываться, как отражение в воде. Глаза его были такими же синими и блестящими, как камень на пальце. Столько доброты и ума, такие спокойствие и расположение светились в этом взгляде, что Миретт почувствовал, как сердце ему переполняет нежность.

— Как вас звать-то? — спросил он у незнакомца.

— Мэтр Марселен Тайяд.

— Мэтр Марселен Тайяд, я в вашем распоряжении, ибо вы мне нравитесь.

— Жена, — сказал мэтр Марселен Тайяд, — вот человек, о котором я вам говорил.

Миретт посмотрел на изящное создание, стоящее на пороге, которое отличалось от развратниц, с которыми он имел дело, как отличается глинтвейн от кислых опивок. Это была томная, гибкая особа, со стройным станом и нежной грудью. Ее волосы, в которых поблескивали золотые искорки, сплетенные в косы, ниспадали на плечи. Ее красные губки блестели, как вишни, политые сиропом. А глаза ее медового цвета прятались за длинными застенчивыми ресницами.

Супруга мэтра Тайяда, которую звали Дама Бланш, была одета в богатое платье из синего сукна, подбитого горностаем, с квадратным вырезом на груди. На сплетенном из серебряных нитей поясе висела связка ключей и кошелек из фиолетового шелка. Рубиновые и топазовые перстни играли всеми цветами радуги на ее нежных пальчиках.

— Добро пожаловать в наш дом, сударь.

Будто пораженный молнией, Миретт не знал, что ответить.

— Он умирает от голода, — сказал мэтр Тайяд. — Ужин готов?

— Да, сир, — тихо ответила она, приседая в реверансе.

И она отступила, пропуская мужчин в столовую. Столовая была просторна, с полом, устланным ржаной соломой, большим дубовым столом и скамьями, покрытыми яркими тканями. В углу стоял буфет со множеством полок, уставленный оловянной посудой с копченными свиными языками, кубками, кувшинами и бонбоньерками. Потолок поддерживали толстые, покрашенные в коричневый цвет, балки. На стене висели розетки из желтого металла. Вся эта роскошь до того ослепила Миретта, что он не осмеливался говорить во время ужина. А мэтр Тайяд хлопотал около него с дружеским участием;

— Как вам нравится это вино? Моя жена купила его сегодня утром в Бургундском порту… Попробуйте этот бок, фаршированный мягким сыром и свежими яйцами. Вашу обезьянку по-королевски накормят в кухне. Все чудесно. Поговорим позже… вы должны мне столько рассказать!

Когда на десерт подали пресное печенье, вафли и запеканки, отяжелевший от алкоголя, ощущая во рту жжение от пряностей, с животом, раздувшимся от мучных изделий, Миретт испытывал близкое к отупению блаженство.

На длинном крюке с потолка свисала масляная лампа, от света которой лица казались восковыми. Из кухни доносилось тихое позвякивание блюд и кубков. Пахло мускусом и имбирем.

— Гость мой, — сказал мэтр Тайяд, — я дождался конца трапезы, дабы повести с вами разговор о моих проектах, так как полагаю, что насытившееся тело высвобождает разум для возвышенных размышлений.

Дама Бланш сделала вид, что собирается встать.

— Останьтесь, друг мой, — остановил ее мэтр Тайяд. — Вы можете меня послушать. Сегодня у нас праздник. За нашим столом сидит человек, которого милость Божья избавила от злобы стихий. Наука нас учит, что любое живое существо, попавшее в кипящее масло, сварится насмерть. И вот, чудесным образом законы природы отступили по повелению Господа.

— Неужели вы действительно ничего не ощутили? — по-детски наивно спросила Дама Бланш.

— Ничего, — ответил Миретт. — Ни жжения, ни удушья от жара, даже в глазах не щипало.

— А как были одеты судьи? Правда ли, что господин королевский прокурор церковного суда похож на старого филина и носит на пальцах перстни с такими огромными камнями, в которые можно смотреться, как в зеркало?

— Дама Бланш! — с мягкой укоризной одернул ее мэтр Тайяд.

— А палач? Как он выглядит?

— Об этом говорить не стоит, — оборвал ее мэтр Тайяд, начиная терять терпение. — С тех пор, как я занимаюсь проблемами предначертания человеческой судьбы, я никогда бы не подумал, что мне будет дано принимать под моим кровом человека, невиновность которого публично восторжествовала при жесточайшем испытании.

Александр Миретт веселился от души, потому что он много выпил и Дама Бланш была чертовски мила.

— Но я действительно виноват! — признался он, заливаясь хохотом.