Анри Труайя - Рассказы

Фердинан Пастр проснулся на рассвете и испытал счастливое желание почесать нос. Из-за закрытых ставен в комнате стояла камерная полутьма. За стеной, в ванной, из плохо закрученного крана капала вода. Фердинан Пастр с наслаждением вдохнул теплый застоявшийся воздух и лениво поднес палец к чесавшейся ноздре. Но палец, без сомнения, промахнулся и попал в пустоту. Фердинан Пастр выругался и снова поднес затекшую руку к своему лицу. И снова рука не встретила ничего, кроме пустоты. Кожа, хрящи, кости этой пластической выпуклости, которой он гордился, испарились, как утренний туман под порывом ветра. У Фердинана Пастра больше не было носа. На месте носа была дыра, не причинявшая боли рана, воронка, куда его рука свободно погружалась до локтя.

Сердце несчастного сжалось от тревоги. Холодный пот катился по лицу и по спине. Он не осмеливался пошевельнуться, опасаясь, как бы малейшее движение не открыло ему какое-то новое, непредвиденное и ужасное последствие его увечья. Впрочем, через какое-то время его аналитический ум бухгалтера фирмы «Буш и Турнуа, нижняя одежда всех видов» привел в порядок смешавшиеся в первые часы мысли.

— Я дурак, — одернул он себя.

И одним рывком вскочив с постели, он бросился в прихожую к большому настенному зеркалу. Зеркало было прикреплено прямо к стене между двумя этажерками с книгами. Красивое, холодное, новое, не засиженное мухами, без единого пятнышка, без единой трещинки.

Фердинан Пастр остановился перед ним и содрогнулся. Он стоял перед зеркалом, но в зеркале его не было! Зеркало не отражало его фигуру, будто его здесь и вовсе не было: с невозмутимой дерзостью оно отражало прихожую, глупый сундук и кучу одежды на вешалках. Между зеркалом и противоположной стеной никого не было.

В тревоге Фердинан Пастр пожал плечами и вернулся в спальню.

От увиденного кровь застыла у него в жилах и перехватило дыхание. Фердинан Пастр, стоя посреди комнаты, смотрел на Фердинана Пастра, лежащего в кровати. Да, на кровати чинно и торжественно почивало тело Фердинана Пастра. Лицо спящего было восково-бледным, а усы топорщились, как пакля. Ноздри были раздуты, челюсть отвисла. Из неприкрытой волосатой груди не вырывалось ни малейшего дыхания. Содрогнувшись от ужаса, Фердинан Пастр понял, что он видит собственный труп.

— Я умер, — пробормотал он.

И это было так. Создание, бродившее по комнате, было лишь призраком лежащего на кровати. Фердинан Пастр больше не принадлежал к миру живых людей. Новая его оболочка была невидима человеческому глазу, человечье ухо не могло больше услышать его астральный голос, человечий нюх не мог больше учуять его запах, а руки не могли ощупать растаявшие формы, и, конечно же, человечье изобретение — зеркало — не могло больше отображать его. Живые существовали для него, а он для них — нет.

Он в изнеможении опустился на стул. Рукой он провел по этому окаменевшему лбу, по крупному носу, по волевому подбородку, по впавшим щекам, по лицу, которое он любил и с которым отныне должен расстаться до скончания веков. Он умилился при виде забавной бородавки в уголке рта и пучка волос, растущего из ноздри, таких милых недостатков, на которые он когда-то жаловался. Временами ему казалось, что он охраняет последний сон очень близкого друга, жизнь которого тесно переплелась с его жизнью.

«Почему я умер таким молодым? — думал он. — Мне было всего сорок лет. Блестящее будущее в компании «Буш и Турнуа». Я собирался изменить жене с ее лучшей подругой, изысканной Луизеттой Пупар, и вот те на, умер! Не будет больше работы, не будет больше жены, не будет больше Луизетты. Ничего. Я лишь призрак!»

Его покоробило от этого мрачного слова: призрак! Он стал одним из тех призраков, о которых когда-то говорил весьма легкомысленно. А что такое в действительности призрак? Что делают, будучи призраком? Он вздрогнул при мысли, что его новое положение, возможно, готовит ему новое испытание. Он уже боялся себя самого. Возможно, его обернут в простынь, закуют в цепи и посадят в ледяное подземелье какого-нибудь замка? Должны же быть у призраков какие-то административные обязанности. Верховные умы этого нового мира должны были в своей земной жизни быть учителями, министрами, коммерсантами, налогоплательщиками, пунктуальными и жестокими адъютантами? Самые хитрые, должно быть, давно установили строгое правило, согласно которому все обитатели загробного мира должны были им подчиняться под страхом санкций тем более ужасных, что они не ограничивались телесными наказаниями.

Фердинан Пастр на мгновение представил себе впечатляющую структуру власти этой страны мертвых, строгое строение этого общества граждан без возраста, с загадочной полицией этого мира, в который он только что пришел и в котором останется до скончания веков. Его бухгалтерский ум, падкий на цифры, статистические таблицы и графики, предельно точно оценивал сумму знаний, необходимую для управления этим неисчислимым обществом. У него даже мелькнула мысль предложить свою помощь в тщательной переписи этого огромнейшего населения, в котором он смог бы полностью раскрыть свои таланты.

Как раз в эту секунду будильник залился резким, настойчивым, бесконечным звоном.

Фердинан Пастр хотел нажать на кнопку будильника. Но ничего не получилось. Фердинан Пастр стукнул себя по лбу:

— Я же совсем забыл! Здесь то же, что и с зеркалом! Я не существую по отношению к материальному миру. Мой палец проникает сквозь предметы, не воздействуя на них. Как глупо!

Будильник продолжал звонить, захлебываясь металлическим хрипом, подпрыгивая и скрежеща. Фердинан Пастр услышал, как в соседней комнате заворочалась на кровати, сердито похрапывая, его жена.

Когда будильник зашелся последним дребезжащим хрипом, мадам Пастр появилась на пороге с топорщащимися на голове бигуди и лицом, опухшим от сна. Ее маленькие остренькие глазки моргали в темноте. Она закричала:

— Ты что, с ума сошел, почему не остановишь будильник?

Фердинан Пастр хотел было ей объяснить, что он скончался ночью, но вовремя вспомнил, что живые не могут слышать его голоса, и промолчал. К тому же Гортензия Пастр уже направилась к нему, прошла сквозь него и подошла к кровати, где покоилось тело. Фердинан Пастр печально и тревожно наблюдал, что она будет делать.

— Ты будешь вставать, соня! — прикрикнула Гортензия.

И она схватила труп за руку. Затем она наклонилась к кровати, рукой коснулась лба покойного господина Пастра и взвыла, как дикий зверь:

— Он умер! Врача! Врача! Скорее!..

Вихрем она пронеслась сквозь Фердинана Пастра в прихожую, к телефону, набрала номер и принялась рыдать в трубку: