Маргарет Этвуд - Пожирательница грехов

На стойке бара, возле телевизора, стоял рождественский вертеп – игрушечные ясли и крашеные гипсовые волхвы, один на слоне, два других на верблюдах. У волхва на слоне была отломана голова. А в яслях крошечные Иосиф и Мария с благоговением взирали на огромного младенца Иисуса – в полслона. И Сара тогда подумала: как это бедная Мария умудрилась выжать из себя такого колосса. Сара представляла это, и ей было не по себе. А рядом с яслями стоял Санта-Клаус, а над ним висел ореол из мигающих лампочек, и рядом – радио в виде фигуры Фреда Флинстоуна [29] Фред Флинстоун – герой американских комиксов (с 1960 г., создатель – Дэн Гордон), а затем многочисленных американских комедийных сериалов. , и по радио передавали популярные американские песни, каменный век.

– О, помогите, кто-нибудь, прошууу…

– Это случайно не Пол Анка? [30] Пол Анка (р. 1941) – канадский поп-певец. Выше приводится цитата из его песни «Щенячья любовь» (1960). – спросила тогда Сара.

Но таких вещей Эдвард не мог знать. Он выстроил оборону из тарелок и принялся за еду; сказал, что это лучшая еда в Мексике. Он ждал, что она начнет поддакивать, но этот ресторан наводил на нее тоску, особенно эти ясли. На них больно было смотреть – как наблюдать калеку, что еле передвигает ноги. Иисус в этом ресторанчике – это ли не последняя из религиозных судорог, судорог веры, которой, конечно, уже никто не придерживался.

Она слышала, как по тропинке за ее спиной подходит следующая группа туристов – судя по говору, американцы. Гид был мексиканец. Он взобрался на алтарь и приготовился к тираде.

– Не подходи близко к краю. Эй.

– Ты мне? Да я высоты боюсь. Что там внизу?

– Вода, что же еще.

Гид хлопнул в ладоши, прося внимания. Сара слушала его вполуха: с нее было достаточно. Гид начал свой рассказ:

– Раньше говорили, что в этот колодец бросали только девственниц. Интересно, они что, проверяли? – Он умолк, надеясь, что его шутку оценят. Кто-то рассмеялся. – Но это предположение неверно. Позднее я расскажу вам, как мы узнали, что было на самом деле. Вот это – алтарь, на который клали жертву богу дождя Тлалоку…

Две женщины присели рядом с Сарой. Обе в широких хлопчатобумажных брюках, на ногах – босоножки на высоком каблуке, на головах – широкополые шляпы.

– Ты залезала на самую высокую стену?

– Ни за что в жизни. Я попросила Альфа и сфотографировала его снизу.

– Не понимаю, зачем они вообще все это строили.

– Гид же сказал – такова была их религия.

– Ну что ж, по крайней мере, нашли себе занятие.

– И решили проблему безработицы. – Обе женщины рассмеялись.

– Долго он еще будет нас таскать по этим руинам?

– Откуда я знаю? Я уже сама как руина. С удовольствием вернулась бы в автобус.

– А я бы рванула по магазинам. Хотя тут ничего не купишь.

Сара слушала их и вдруг оскорбилась. Как им не стыдно? Минуту назад она сама думала точно так же, но теперь ей хотелось защитить колодец от этих особ. У одной на сумке были наклеены пошлые соломенные цветы.

– Мне кое-куда нужно, – сказала женщина с сумкой. – Я не успела сбегать, народу было тьма.

– Возьми салфетку, – сказала вторая. – Там нет бумаги. Кстати, там грязь по колено.

– Тогда я лучше в кустики, – сказала сумчатая.

Эдвард поднялся с коряги, нога затекла. Надо идти обратно. А то Сара начнет допытываться, хотя сама отослала его туда не знаю куда.

Он пошел обратно по тропинке. И вдруг в кустах мелькнул оранжевый вспорх. Эдвард развернулся и посмотрел в бинокль. Они прилетают, когда их меньше всего ждешь. Да это же иволга, едва заметна между листьями, но он видел ярко-оранжевую грудку и темное полосатое крыло. Ему очень хотелось, чтобы это оказалась иволга с хохолком – он их никогда прежде не видел. И он начал молиться про себя, чтобы птица вылетела из укрытия. Но странное дело, птица впервые показывалась ему, и на этом волшебство заканчивалось. Что ж, остаются еще сотни видов, которые он не увидит никогда. Сколько бы он ни нашел птиц, всегда остается еще одна, а потом еще. Может, потому он и продолжал искать. Иволга запрыгала по ветке и спряталась подальше в листву. Вернись, прошептал он, но птица улетела.

Эдвард был счастлив. Может, Сара и не соврала и действительно видела эту птицу. Даже если и не так, птица все равно прилетела, потому что он об этом просил. Они сами знают, когда показаться людям, когда им есть что сказать – передать послание, сообщить тайну. Ацтеки считали, что колибри – это души мертвых воинов, но почему не все птицы, почему только воинов? Почему не души нерожденных детей? «Алмаз, драгоценное перышко» – так, согласно «Жизни ацтеков», они называли нерожденного ребенка. Кетцаль, что в переводе означает «перышко».

– Вот эту птицу я хочу увидеть, – сказала Сара, когда они перед поездкой просматривали книгу «Птицы Мексики».

– Это хохлатый кетцаль, – сказал Эдвард. На картинке была птица с красно-зелеными перышками, они переливались всеми цветами радуги. Он объяснил тогда Саре, что птица кетцаль переводится как птица-перышко. – Вряд ли мы ее увидим, – прибавил он. Он сверился с графой среды обитания. – Влажный тропический лес. Вряд ли мы попадем во влажный тропический лес.

– И все равно, вот эту птицу я хочу увидеть, – сказала Сара. – Ее, и больше никакую.

Сара всегда упряма, когда чего-то хочет или чего-то не хочет. Если они приходили в ресторан и она не находила в меню того, что ей хочется, она вообще сидела голодная. А если и ела, то совсем чуть-чуть. Как вчера вечером, например. И бесполезно убеждать ее, что это самый вкусный ужин за все время, пока они здесь. Она никогда не срывалась, не теряла самообладания и стояла на своем. Ну скажите на милость: кто, кроме Сары, станет утверждать, что в Мексике понадобится складной зонтик, это в период засухи-то. Он спорил с ней, спорил, говорил, как это бессмысленно и зачем тащить лишний груз, но зонтик она все равно взяла. А вчера днем пошел дождь, настоящий ливень. Все побежали прятаться, толпились у стен и дверей храма, а она раскрыла зонтик, стояла под дождем и торжествовала. Это его взбесило. Даже когда не права, она каким-то образом умудрялась быть правой. Ну хоть бы раз она признала… что? Что и она способна ошибаться. Вот что его злило – она считала себя непогрешимой.

И он знал, что, когда умер младенец, она винила в этом его. Он до сих пор не знает почему. Но не из-за того же, что он тогда вышел за сигаретами? Он же не думал, что младенец родится так быстро. Он не был рядом, когда ей сказали про ребенка, – она приняла этот удар одна.

– Никто не виноват, – говорил он ей снова и снова. – Ни врачи, ни ты. Была перекручена пуповина.

– Я знаю, – говорила она и никогда его не упрекала, и все равно он чувствовал этот упрек – она была окутана им, как туманом. Но Эдвард не мог воскресить ребенка.