Маргарет Этвуд - Пожирательница грехов

– Я хотел его не меньше, чем ты, – говорил он ей. И это была правда. Он даже и не думал жениться на Саре, потому что представить не мог, что она согласится, а потом она сказала, что беременна. А до этого она крутила им как хотела. И это она предложила пожениться, а не он. Он ушел с факультета теологии, летом получил учительский диплом и пошел работать, чтобы содержать семью. Каждый вечер он гладил Сарин живот, видел, как шевелится ребенок: касаясь Сары, прикасался к ребенку. Эдвард боготворил их обоих. На шестом месяце она уже спала только на спине и тихонько похрапывала, а он лежал по ночам и слушал эти серебристые и нежные звуки, почти как песни, загадочные талисманы. К сожалению, эту привычку Сара сохранила, а волшебство ушло.

Когда умер младенец, плакал он, а не Сара. Она никогда не плакала. После родов она почти сразу встала, хотела как можно скорее выписаться из больницы. Детские вещи, которые она закупила, исчезли из квартиры, он так и не узнал, куда она их дела. Он боялся спрашивать.

С тех пор он стал задаваться вопросом, почему они все еще женаты. Это нелогично. Если они поженились из-за ребенка, а ребенка не было, ребенка все нет и нет, тогда почему они не расстаются? С другой стороны, он не был уверен, что хочет расстаться. Может, он еще надеялся – что-нибудь произойдет, родится другой ребенок. Но как можно такое требовать? Дети появляются на свет, когда сами хотят, а не когда этого хотим мы. Они появляются, когда мы меньше всего ждем. Алмазом, драгоценным перышком.

– И я обещал вам рассказать, – говорит гид, стоя на алтаре. – Так вот. В колодец спускались археологи. И они нашли там пятьдесят с лишним скелетов, и вовсе не девственниц, а мужчин. И еще: большинство из них мальчики. Так была развеяна эта легенда. – Он смешно поклонился, но аплодисментов не последовало. – Они приносили в жертву людей не из жестокости, – добавил гид. – Они считали, эти люди передадут послание богу дождя и будут вечно жить в его раю, на дне колодца.

Женщина с сумкой встала.

– Хорош рай, – сказала она подруге. – Я пошла обратно. Ты со мной?

Один за другим туристы отошли от алтаря и зашагали к автобусу. Сара стояла и ждала. Потом открыла сумку и вытащила гипсовую фигурку Младенца Иисуса, которую украла вечером из яслей. Господи, неужели она действительно ее украла?

Она не собиралась ничего красть. Она просто глядела на вертеп, пока Эдвард расплачивался, – ему пришлось отойти на кухню, они все никак не выносили счет. Никто на нее не смотрел: подростки резались в домино, а дети прилипли к телевизору. И Сара неожиданно протянула руку, мимо волхвов, просунула руку в игрушечный хлев, подхватила младенца и засунула его в сумку.

Она покрутила фигурку в руках. Без карликовых родителей, Девы Марии и Иосифа, младенец уже не казался таким нелепым. Подгузник отлит вместе с фигуркой и больше напоминает тунику, у младенца стеклянные глаза и прическа под пажа, длинновата для новорожденного. Великолепный младенец, не считая крошечного отколотого кусочка на спине. Кто-то, верно, уронил его на пол.

Осторожность никогда не помешает. Всю беременность она береглась, принимала витамины строго согласно предписаниям врачей и ела только то, что было рекомендовано в специальных книжках. Она выпивала по четыре стакана молока в день, хотя ненавидела молоко. Она занималась физкультурой и ходила в предродовую группу. Она была молодец, не к чему придраться. Но все равно она боялась, что младенец родится как-нибудь изуродованным, каким-нибудь дауном, или калекой, или гидроцефалом, с огромной студенистой головой – она видела таких детей на больничной лужайке: они сидели в инвалидных колясках, ловили солнышко. Но младенец родился великолепный.

Она не станет больше так рисковать, вновь проходить через все это. Эдвард может надрываться в постели до посинения. Он это называл «попробовать снова». Каждый день она принимала противозачаточную таблетку, а ему не говорила. Это для нее чересчур.

Что она сделала неправильно? Она ничего такого не делала, в том-то и проблема. Никто не виноват, разве что Эдвард. Но и он не виноват – просто отошел тогда ненадолго. С тех пор он постепенно самоустранялся. После того как в ней перестал жить ребенок, Эдвард потерял интерес, он покинул ее. И это самое обидное. Он оставил ее одну наедине с мертвецом, чью смерть никто не может объяснить.

Люди называют это «потерять». Они говорили, что она потеряла ребенка, будто он бродит теперь где-то, жалобно плача, ищет ее: будто она оставила его где-то в траве. Но где? В какой он удалился лимб? В каком водном раю пребывает? Порой ей казалось, что это просто ошибка и младенец еще не родился. Она чувствовала, как он шевелится в ней, совсем тихонько, цепляется за нее изнутри.

Сара положила младенца на камень подле себя. Поднялась, разгладила складки на платье. Вот уж эти блохи, теперь она вернется в отель вся искусанная. Она взяла ребенка, медленно подошла к колодцу и встала у самого края.

Эдвард, который возвращался по тропинке, увидел Сару на краю колодца, с поднятыми руками. Господи, подумал он, она сейчас туда прыгнет. Он хотел крикнуть ей, чтобы она остановилась, но побоялся испугать. Можно подбежать сзади и схватить… но она услышит. И он ждал в страхе, а Сара не двигалась. Он думал, что вот сейчас Сара кинется туда – и что ему делать? Но она разжала кулак и что-то бросила в колодец. Затем повернулась, сделала шаг и села возле камня на корточки.

– Сара, – сказал он. Она закрыла лицо ладонями. Он опустился на колени. – Что случилось? Тебе плохо?

Она замотала головой. Похоже, она плакала – закрыв лицо руками, беззвучно, даже плечи не вздрагивали. Эдвард был в ужасе. Он научился справляться с Сарой, Сарой, к которой привык, несмотря на все ее выверты. Нет, он к этому не готов. Она всегда была сильнее его.

– Пойдем, – сказал он, а сам был напуган, растерян. – Пообедаешь, и тебе станет легче. – Он говорил это и понимал, как это глупо, но в кои-то веки не последовало ни снисходительной улыбки, ни колкой насмешки. – Ты ли это? – сказал Эдвард с мольбой, словно только так можно встряхнуть ее, вернуть прежнюю твердую Сару.

Она подняла голову, и Эдвард похолодел от страха. Он думал, что увидит другое лицо, другую женщину, совсем незнакомую, а может, там вообще не будет лица. Но вместо этого он увидел – и это было едва ли не страшнее – просто Сару, такую, как всегда.

Она вытащила из сумки клинекс и вытерла нос. В этом вся я, подумала она. Поднялась, снова огладила платье, взяла сумку и складной зонтик.

– Я хочу апельсин, – сказала она. – Тут продают апельсины, напротив касс. Я видела, когда мы туда заходили. Ты нашел свою птицу?

Роб не сразу увидел, что солнце слепит ей глаза. Когда он все-таки заметил – потому что она щурилась, – он откатил коляску, потрогал мягкие прогретые подлокотники, на которых покоились ее тонкие оголенные руки, зафиксированные кожаными ремешками. Нужно было надеть ей шляпу, им всегда говорят: берегите от солнечного удара. До сих пор было солнечно целыми днями, хотя ночью случилась гроза. Но ей без конца забывали надевать шляпу.