Маргарет Этвуд - Пожирательница грехов

– Они забыли надеть тебе шляпу, – сказал он. – Вот дураки. – Потом показал ей следующий фрагмент пазла, который они раскладывали на подставке. – Кладем сюда? – Потому что она сделала слабый жест левой рукой, означающий да. Она практически не контролировала своих движений. И еще он следил за ее глазами и лицом. Она могла двигать глазами, хотя голова дергалась, как рыба на крючке, если она волновалась. Она не владела мимикой, и он вечно гадал – то ли она пытается улыбнуться, то ли просто ее рот сводит непроизвольной судорогой: ее тело не отвечало на огромную силу воли, которая чудилась ему в ее глазах, – словно маленький отчаянный зверек в железном капкане. И она не могла выбраться! Тело пристегнуто к инвалидной коляске, заточено в клетку скобок, подставок, стальных колес, но все потому, что и сама она заточена в собственном теле, словно участвовала в дерганом, уродливом карнавальном шествии. Если высвободить ее из коляски, она свалится, опрокинется, как тряпичная кукла, с грохотом провалится сквозь пространство. Она была здесь одной из самых тяжелых, сказала ему Пэм, физиотерапевт.

Но все говорили, что Джордан смышленая, очень смышленая: просто удивительно, на что она способна. Она могла сказать да, пошевелив левой рукой, а значит, могла играть в игры, отвечать на вопросы, указать, чего хочет. Просто от инструктора требуется больше терпения, и еще – нужно уметь угадывать. Это требовало времени, но после того как она два раза подряд выиграла у него в шашки, и он даже не поддавался, Роб мечтал проводить с ней все свое время, много времени. Он подумывал научить ее играть в шахматы. Но слишком много фигур, каждая ходит по-своему, на одну игру уйдет несколько недель. Он представил, как она томится внутри своего тела и ждет, когда он отгадает фигуру.

Джордан не делала сейчас никаких знаков, и тогда он перевернул фрагмент пазла. Да, тотчас сказала ее рука, и он вложил фрагмент в ячейку. На картинке жираф, два жирафа, очень смешные, карикатура. Наверняка она не видела жирафа ни в жизни, ни на картинке.

– Скучно, да? – спросил он.

– Да, – ответила она.

– Как насчет шашек?

Да, она хотела играть в шашки.

– Ладно, губительница, – сказал он. – Но на этот раз я у тебя выиграю. – Ее голубые глаза уставились на него, рот дрогнул. Ему так хотелось, чтобы она умела улыбаться. Он покатил коляску, чтобы сдать пазл и получить взамен шашки.

Он поражался ее способностям. Удивительный ум, даже страшно: ее ум пойман в ловушку и задыхается там. Может, она гений – кто знает? Несомненно, она знала и чувствовала то, что от остальных людей ускользает. Когда эти синие глаза смотрели на него, ясные и холодные, твердые, словно мятные карамельки, ему казалось, она видит его насквозь, минуя всю его наигранную веселость доброго дядюшки, – он-то знал, что наигранную. Рядом с Джордан он даже думать боялся. Она уловит мысль с ходу, и почему-то ему было важно, как она к нему относится.

Иногда он хотел, чтобы она была как другие больные. Например, как больные гидроцефалитом с их водянистыми тыквообразными головами и младенческими телами. Таких в лагере сейчас было трое, и все они могли говорить, но были туповаты. Или больные с мышечной дистрофией, которые на первый взгляд казались нормальными, но сидели, провалившись в своих инвалидных колясках, бледные и слабые как сиротки. Они скоро умрут, некоторые не доживут и до следующего лета. Эта лагерная песенка так ранила Роба, что он не мог ее петь:

На мотив песни Микки-Мауса, и от этого Робу становилось еще горше: он представлял себе ребят из программы «Мышкетеры», пухленьких и бойких детей, у которых работали руки и ноги. Они были такие здоровенькие, крепкие, могли гарцевать и подпрыгивать, их даже снимали по телевидению. Он стоял и глядел в пол, или в сторону, или куда угодно, лишь бы не видеть обреченных детей, привезенных в аудиторию, где Берт, заместитель директора лагеря, наяривал на аккордеоне, чтобы, как он говорил, вселить в детей «дух единения». Но дети с удовольствием распевали. Они любили петь. Те, кто мог, хлопали в ладоши.

Джордан хлопать не могла. Но с другой стороны, она проживет долго. От такой болезни не умирают. И ей всего девять лет.

«ИГРЫ» располагались в правой части домика, возле главного корпуса. Окно расширили и пристроили рядом навес с деревянными ставнями – на случай, если пойдет дождь. На этой неделе дежурила Джо-Анн Джонсон, сидела за прилавком на высоком стульчике и читала книгу в мягкой обложке. На Джо-Анн была белая махровая футболка с якорем на левой груди и красные коротенькие шорты. Джо-Анн сидела, скрестив ноги, и Роб посмотрел на линию, где заканчивался загар, затем его взгляд переметнулся к полкам за ее спиной, где были разложены волейбольные и баскетбольные мячи, биты. Золотые волосы Джо-Анн были схвачены позолоченной заколкой-крабом, на носу – темные очки в черепаховой оправе. Она немного припадала на ногу. Бывшая обитательница лагеря, вернулась сюда уже инструктором. Роб считал, что она милая девушка, во всяком случае, с ним она мила.

– Мы хотим сдать этот пазл, – сказал он. – И взять шашки.

– Опять шашки? – сказала она. – Вам, должно быть, надоели шашки. Уже четвертый раз за неделю.

Робу не нравилось, когда так разговаривали при Джордан, будто она ничего не слышит.

– Ничего подобного, – сказал он. – Я режусь с Джордан. Она уже два раза меня обыграла.

Джо-Анн улыбнулась, словно они поняли друг друга. Потом улыбнулась Джордан, которая смотрела на нее в упор, не шевелясь.

– Да, я слышала, что она просто молодчина, – сказала Джо-Анн. Она наклонилась к прилавку и вычеркнула в линованном блокноте пазл и вписала напротив имени Роба шашки. – Ну, пока, – сказала она. – Счастливо поиграть.

– Пошли в тень, – сказал Роб. Он покатил Джордан по асфальтовой дорожке, мимо домиков. Все они были чистенькие, одинаковые, покрашены в белый. Вместо ступенек перед каждым домом был пандус. В домиках располагались специальные кровати, специальные туалеты, и витал странный запах – не сладкий запах детей, а слаще, приторнее, тяжелее и влажнее, он напоминал Робу запах теплиц. Запах теплой земли и детской присыпки, запах легкого гниения. И конечно, много грязного белья в мешках – их потом уносили. Некоторые дети были в подгузниках, двенадцатилетний ребенок в подгузнике – ужасно нелепо. По утрам, перед сменой постельного белья, сладкий запах усиливался. На то, чтобы привести в порядок каждого, уходило много времени. Девушкам-инструкторам запрещалось самим поднимать детей с кроватей или из инвалидных колясок, этим занимались только парни. Роб курировал один домик и еще два других, девчачьих, седьмой и восьмой, где жила Джордан. С прической под пажа, с волевым личиком – она так странно гляделась в розовой ночнушке с оборками. Он подумал, что, наверное, ей не дают выбрать, что надевать.