Франце Бевк - Сундук с серебром

— Тильда!

— Оставьте меня наконец! Зачем я вам понадобилась, хотела бы я знать?

В сенях она столкнулась с Юстиной.

— Что случилось?

— Не знаю, что ему от меня надо? Не могу больше.

Сестра посмотрела на нее долгим испытующим взглядом.

— Тебе нездоровится?

— Голова болит. Просто мочи нет.

— Ступай ляг. Я сама управлюсь.

Юстина посмотрела вслед сестре, — та поднялась по лестнице и больше в тот вечер не выходила.

Тильда заперлась в своей комнате. Наконец она была одна! Ничего ей так сейчас не хотелось, как побыть наедине с собой. Если б еще и вокруг никого не было, чтоб она могла кричать сколько ее душе угодно, выплескивая свою боль. Столько крика скопилось в ней, столько подавленных воплей, что, казалось, дай ей волю, она завоет, как фабричный гудок.

Однако она не смела кричать, не смела дать выход своей муке. Скрипя зубами, вся в слезах, металась она по постели. Стоны, все более громкие, рвались наружу, размыкая ее крепко сжатые губы… Но тут же Тильда вспоминала, что должно быть тихо… тихо…

В промежутках между схватками перед глазами ее вставал образ прекрасного, как ангел, младенца. Как-то, в минуту просветления, когда будущее казалось ей светлым и лучезарным, она нашла старую рубашку и разрезала ее на куски. Она плохо себе представляла будущего ребенка, однако твердо знала, что пеленки ему понадобятся.

Тильда встала с постели, подошла к шкафу и стала искать спрятанные там пеленки. Несколько пеленок и жалкий свивальник…

У шкафа ее резанула такая боль, что она едва доплелась до постели. Слабые проблески материнских чувств, поднявшиеся было в ее душе, вновь отступили перед родовыми муками. Она вдруг истошно закричала. В безумном страхе зажала она рот рукой, притихла и прислушалась — не поднялась ли в доме возня… Час был поздний, хотя время тянулось томительно медленно.

За стеной в соседней комнате раздался шум. Должно быть, толстяк пришел спать. «Рядом с вашей комнатой», — сказал он. Ей стало противно при воспоминании о его мягкой, влажной руке. Он уже разулся и, наверное, босиком или в носках ходит взад-вперед по комнате, о чем-то размышляя. А вдруг он подкрадется к ее двери и попытается войти? Или станет подслушивать под дверью? Впрочем, он и без этого обо всем догадается — ее стоны пробьются сквозь стенку.

— О! — простонала она в страхе от этой мысли.

Тильда вскочила с постели и зашаталась. В трудные моменты решения приходят сами собой. Так и Тильда в одну минуту поняла, что ей делать, куда идти. Быстро окинув взглядом комнату и захватив нужные вещи, она осторожно повернула в замке ключ и вышла, не затворив за собой дверь, чтоб не наделать шума. Все было тихо. Она пошла по длинному коридору…

В крошечном полутемном закутке при глухих, сдержанных криках матери родился человек. Тильда в ужасе держала ребенка на руках. Она вся превратилась в слух. Уж не сон ли это? Только бы прошел этот страх, а там все будет хорошо…

Послышались шаги. Кто-то шел сюда тяжелой поступью еще не совсем проснувшегося человека, но потом вдруг шумно зевнул и остановился. Ребенок сморщил личико, готовясь заплакать; вертел головкой и кривил губы. Наконец из горла его вырвался жалобный писк, лишь отдаленно напоминавший детский плач. Но за ним должен был последовать другой, более громкий, грозивший выдать ее, перебудить весь дом и раскрыть ее тайну.

Страх, мучивший Тильду до сих пор, не шел ни в какое сравнение с охватившим ее сейчас паническим ужасом. Все ее тело полыхало огнем, голова неудержимо кружилась. Чтоб предотвратить рождавшийся крик, она положила ребенка на колени и сдавила пальцами его горло… Тут же ей стало жутко, она почувствовала себя преступницей. И, словно желая заглушить в себе это чувство, с остервенением набросилась на ребенка. Но вина не уменьшалась, напротив, она с каждой минутой становилась все очевидней. Как бы хотела она провалиться сквозь землю, убежать, исчезнуть, забыть содеянное…

Все было кончено… Перед ней лежал трупик ребенка, она смотрела на него глазами, вылезшими от страха из глазниц. На секунду силы изменили ей, руки безжизненно повисли вдоль тела. Она покорилась судьбе — пусть делают с ней что хотят.

Вдруг Тильда встрепенулась, завернула ребенка в тряпки и тенью шмыгнула в коридор. В доме было тихо. Она шла на цыпочках, напряженно прислушиваясь. Ноги сами привели ее к каморке.

Дверь была прикрыта. Тильда вздрогнула. А если там кто-то есть? С минуту она стояла, точно окаменев, потом повернулась и так же, на цыпочках, пошла обратно. Куда? Прочь, прочь отсюда! Ей казалось, что ступеньки ведут в бездонную пропасть. Во дворе она остановилась.

Кругом лежала тьма. Зарычала собака, но, узнав ее, умолкла. Тильда чувствовала себя брошенной посреди огромного безлюдного пространства, объятого тишиной и мраком. Как быть? Она посмотрела на мрачный, хмурый дом с единственным освещенным окошком.

В руках ее лежал мертвый ребенок. Страх, толкнувший ее на безумный поступок, прошел. В темноте, где ее никто не видел, в ней поднялась жалость к существу, которое она родила и убила. Она чувствовала себя безмерно виноватой перед ним.

Чтобы хоть как-то уменьшить свою вину, Тильда подошла к колонке, развернула ребенка и обмыла его жалкое тельце. Искупала среди ночи, шепча глупые слова. Потом снова завернула и задумалась. Что теперь? В голове вертелись обрывки когда-то слышанных разговоров.

— Ах да, — прошептала она. — Как я могла забыть об этом? — И, обнажив голову ребенка, окропила ее водой. — Нарекаю тебя Иваном…

Несмотря на всю бессмысленность этого поступка, на душе у нее полегчало. Она вновь обрела способность трезво рассуждать. То, что ей предстояло сделать, уже не казалось таким страшным. Напротив, это выглядело естественным и неизбежным.

В сарае она отыскала лопату и через расхлябанную калитку вошла в огород. Ощупью дошла до изгороди. Вырыла яму, опустила в нее ребенка и прочла «Отче наш». Потом лихорадочно засыпала могилу и ногами притоптала землю…

И тут только Тильда почувствовала смертельную усталость. Все это время она ни минуты не думала о себе. На лестнице под лампочкой она оглядела себя и пришла в ужас. Вдруг ее кто-нибудь увидит в таком виде. Умывшись в сенях, она поднялась на чердак, где сушилось белье, и переоделась. По ее телу пробежала волна удовольствия. У нее было такое чувство, будто вместе с грязной замаранной одеждой она сбросила с себя все свои прегрешения. Несколько приободрившись, она пошла в свою каморку.

Не успела Тильда войти к себе, как в дверях соседнего номера показался полуодетый толстяк. Загадочно ухмыляясь, он бесцеремонно пялился на нее своими маслеными глазками.

— Тильда, куда это вы ходили? — шепотом, чтоб никто не услышал, спросил он. — Я так долго жду вас…