Сол Беллоу - С ногой во рту или Язык мой – враг мой

Что касается нас, жителей Америки, то мы – популяция, образованная скрещиванием представителей простонародья разных этносов. У нас есть свои плюсы, однако мы даже понятия не имеем о существовании литературных стилей. Причина этого неведения лишь в том, что для для стилей (к примеру, Вольтеровского, Гиббоновского, Сен-Симоновского стилей или стиля Гейне) в американском обществе просто нет места. Иначе у таких, как я, была бы возможность высказать всё, что взбредёт в голову, и при этом не обидеть никого, кроме самого себя, ибо если уж обижаться на что-то, так на "злонамеренность", а не на колкость риторики. В этом случае меня просто сочли бы за какого-нибудь чудика с ущемлённой психикой. Ведь никому и в голову не придёт вникнуть в дело глубже, пролистать биографические справочники. Да только вот, нашего брата эти справочники, мягко говоря, вниманием не балуют. А посему мы все словно едва вылупившиеся цыплята суетимся у ног гигантских идолов, символизирующих беспредельное могущество. Так чего стоят слова?

Мой первый адвокат (вторым был брат Герды) по фамилии Клауссен, представлявший меня в тяжбе по недвижимости моего брата, при возникновении нужды составить важное письмо заявил: – Сделайте-ка это сам, Шоумут. Вы же у нас виртуоз болтологии. – А вы у нас шлюха-десятистволка! – готов был ответить ему я, но сдержался. Слишком уж он был влиятельный. Я нуждался в нём. Да и побаивался. Однако я знал, что обречён прищучить его, и вскоре сделал это. Как и почему это случилось, не скажу – это секрет.

Когда я пытался обсудить с миссис Пергамон статью Фрейда об эпилепсии, я хотел намекнуть на то, что я и сам был подвержен загадочным приступам, напоминающим падучую. Только вдобавок к обычным для большой эпилепсии симптомам – церебральным поражениям, телесным травмам и биохимическим процессам – во время моих приступов на меня также снисходила какая-то необычайно сладостная эйфория. А не было ли ещё и примеси чувства неприязни или ... презрения? Что ж, возможно. Могу предложить ещё такие версии, как демоническое вдохновение, одержимость от бога Диониса.

После унизительного ланча с адвокатом Клауссеном в его крутом клубе, в баре которого он укатывал меня среди таких же как он катал, – ну просто сцена из картины Домье – (Клауссен десять-двенадцать раз "уложил" меня, отвергнув все мои аргументы, и мне пришлось уплатить ему $25,000 предоплаты, после чего он даже не удосужился хоть поверхностно ознакомиться с материалами моего дела) ... да, так вот, после этого ланча, когда мы проходили через фойе клуба, в котором вполголоса трепались всевозможные федеральные судьи, партийные функционеры, дорожные подрядчики и председатели правлений, я услышал дикий грохот. Оказалось, рабочие снесли целую стену. – Что творится? – спросил я у сотрудницы ресепшн. – Во всём клубе меняют электропроводку. У нас чуть не ежедневно были проблемы с электроснабжением из-за старых электрокабелей, – отвечала она. – Было бы неплохо заодно подвести провода к стульям обеденного зала и шарахнуть током протирающих на них штаны типов, – сказал ей я.

На следующий день Клауссен уведомил меня о том, что по той или иной причине он не сможет больше быть моим адвокатом. Дескать, я неадекватный клиент. Декларация личностью своей интеллектуальной независимости от мирской власти – вещь, конечно, важная, но ведь я же сам обратился к Клауссену за защитой. И выбрал его я именно потому, что он был весь такой здоровый и наглый, как те адвокаты, которых нанимала себе вдова моего покойного брата, который "кинул" меня. Так хотел я вернуть свои деньги или нет? Сражался я или валял дурака? Ведь для успеха в судах нужны были наглые здоровяки – без них всё впустую. К тому же в случае Клауссена, как и в случае миссис Пергамон, моя Герда совершенно ничем не могла помочь – не могла послать им цветы или пригласить их на ланч. К тому же она к этому времени была уже больна. Хотя даже при смерти она, переживая о моём будущем, всё пыталась переубедить меня. – И надо было тебе подкалывать его? Он же такой тщеславный. – Дал слабину. Ну что я за тип? В смысле, неужто я настолько правильный, чтобы стать лицемером? – Ну ты и загнул – "лицемером" ... Сделать маленький комплимент – не значит ещё стать лицемером. И тут я снова-здорово ляпнул лишнее, особенно с учётом состояния её здоровья: – От маленького комплимента до лизоблюдства лишь один шажок. – Ах, бедный мой Хершель, тебя не переделать!

Она тогда уже умирала от лейкемии, мисс Роуз, и мне пришлось пообещать ей, что я поручу мое дело её брату Хэнслу. Она была уверена, что во имя неё он будет верен и мне. Несомненно, его чувство к ней было искренним – он любил сестру. Да только вот адвокат из него был хуже некуда и не из-за отсутствия преданности мне, а ввиду того, что по сути своей он был бесхребетным флюгером да к тому же явно не в своём уме. Эх, адвокаты, адвокаты. На кой чёрт мне сдались все эти адвокаты? – спросите вы. Да потому, что я горячо любил своего брата и мы с ним занимались бизнесом, который невозможно вести без адвокатов. Ведь они обеспечили себе прочное положение на самой верхушке финансового Олимпа – влияние в кругу самых крутых воротил.

Именно моей кошмарной тяжбе были посвящены одни из злораднейших реплик в письме Уолиша. Вот одна их них: "Я всегда знал, что ты – лох!" Он прямо из кожи вон лез чтобы только нигде не лохануться. Ясное дело, никто не может быть абсолютно уверен, что бдительность его никогда не подведёт. Но вот обращение за помощью к адвокатам – это явный признак лоха. Тут я вынужден признать правоту Уолиша. Мой брат Филип предложил мне заняться бизнесом, виноват в чём опять же я сам. Ведь это я допустил ошибку, сообщив ему о том, какие огромные барыши принесла моя книга музыкальных рецензий. Он был приятно удивлён и воскликнул своей жене: "Ну-ка, Трэйси, угадай, кто у нас богатенький Буратино!", а затем спросил меня: "Что думаешь делать с такими деньжищами? Как будешь защищаться от налогов и инфляции?" Мой брат был дорог мне не за то, что он был "креативным бизнесменом" (предмет гордости для моей семьи и пустой звук для меня), а за то ... Если честно, никакого конкретного "за то", не было, а было лишь нечто врождённое, некое загадочное пожизненное чувство. Его забота о моих финансах глубоко тронула меня. Ведь в кои-то веки он разговаривал со мной всерьёз, что вскружило мне голову и я заявил ему: – Знаешь, я никогда даже и не мечтал разбогатеть, а тут вдруг бабла хоть пруд пруди. Должен признать, что сказанное было не совсем искренним, или, если хотите, просто нечестным. Кроме того, ошибкой было говорить об этом в подобном тоне, поскольку это подразумевало, что добыть денег – раз плюнуть. Дескать, один брат, Филип, из-за них чуть ли не в лепёшку разбился и всё без толку, а его брат, Хэрри, ненароком на какой-то шабашке огрёб кучу денег. Сейчас-то я признаю, что это было с моей стороны провокативным ляпом. Он занёс меня в свой чёрный список. Я даже видел, как он что-то записал.