Герчо Атанасов - Провинциальная история

Стоил вошел в кабинет, все еще гадая, как себя вести: быть предельно откровенным или вообще умолчать о своих заботах.

У Бонева сидел Хранов, они о чем-то разговаривали. Увидев Хранова, Стоил предположил, что его вызвали из-за ссоры с Караджовым. Мог бы предупредить, с досадой Думал он, пока Бонев пожимал ему руку. И решил вести разговор со всей прямотой.

Однако вскоре выяснилось, что встреча — сугубо делового характера. На другой день Боневу предстояло лететь в столицу для очередного согласования капитальных вложений, значительная часть которых предназначалась для модернизации завода. Дженев помнил не один вариант планов модернизации и не испытывал особой радости при мысли, что ему предстоит снова толочь воду в ступе. Каково же было его удивление, когда между прочим выяснилось, что дней двадцать назад произошли важные перемены, что теперь заводу отпущены большие средства и что новый вариант плана подробно обсуждался с Караджовым.

— Я просил Караджу ввести тебя в курс дела, — сказал Бонев. — Нам хотелось знать и твое мнение. Но ты что-то отмалчиваешься.

Стоил недоуменно посмотрел на них и ответил, что впервые слышит о новом варианте.

По лицу Бонева было видно, что он не знает об их отношениях с Караджовым. Хранов молчал, опустив седую голову. Надо было как-то объяснить создавшуюся ситуацию. Стоила мучили сомнения: после того, как им так грубо пренебрегли, он и за час не выговорится — надо, видно, распускать чулок до конца. А время еще не пришло.

Кроме того, Дженев не любил жаловаться, не любил вызывать сочувствие — качество довольно редкое в наши дни. Он сказал, что, видимо, произошло недоразумение: поездка за границу — дело хлопотное, и, собираясь в дорогу, Караджов мог забыть о каких-то вещах. Убеждая Бонева, он взглянул на Хранова — тот согласно кивал, — и недоразумение вроде бы уладилось. Они занялись рассмотрением последнего варианта плана. Бонев давал пояснения и время от времени записывал замечания Дженева. Хранов слушал по-прежнему молча. Когда дошли до намечаемых показателей производительности, Стоил вынул из кармана маленький блокнотик, надел очки и зачитал несколько цифр.

— Иначе нам не избавиться от чрезмерного брака, который нас губит, — заявил он.

Его слова произвели впечатление.

— Как это понимать — чрезмерный брак? — спросил Бонев. — Что значит чрезмерный?

— Явный и скрытый брак — вот что это значит. Брак, достигающий четырнадцати процентов.

Бонев даже отшатнулся, услышав это, и вопросительно поглядел на Хранова.

— Стоил, ты часом не ошибаешься?

Дженев опять привел несколько цифр.

— Сава, — обратился Бонев к Хранову, — как могло случиться, что ты до сих пор не знаешь о таком безобразии?

Хранов виновато пожал плечами.

— А ты? — Первый гневно посмотрел на Дженева. — Ты-то почему молчал?

— Я не молчал, — спокойно ответил Дженев. — Хранов знает все это. — Он не обратил внимания, что несколько секунд назад Хранов сделал вид, что ничего не знал.

— Что за чертовщина, Сава? — резко спросил Бонев. — То ты знаешь, то не знаешь. Чему я должен верить?

Сава Хранов, бросив свирепый взгляд на Дженева, начал неуверенно объяснять:

— У них с Христо идет какой-то нескончаемый спор по некоторым, как бы это выразиться… проблемам.

— Вот как? — Бонев вскочил с кресла. — И по каким же таким проблемам у них идет спор, если и это не секрет?

— Как тебе сказать… — тянул Хранов. — По части теории мудрят.

Бонев недоумевал все больше.

— Мать честная! С каких это пор брак стал теоретической проблемой?

— Так у них получается. — Хранов защищался как мог.

Бонев прошелся раз-другой по кабинету, затем сказал, чтоб они подготовились к продолжению разговора — по приезде Караджова соберутся вчетвером, — и, сухо простившись, отпустил обоих.

В коридоре Дженев с Храновым остановились друг против друга. Возмущенный до глубины души, секретарь по промышленности слова не мог выговорить и ждал от Дженева объяснений. Но Дженев смотрел на него таким открытым взглядом, что он не выдержал.

— Ну, Стоил, как прикажешь это понимать? Сталкиваешь нас лбами? — Дженев все так же невозмутимо смотрел ему в глаза. — Позоришь меня перед начальством? — кипел Хранов. — Или место мое тебе приглянулось? Милости прошу, садись, руководи. Но зачем уж так-то?!

По коридору прошли две женщины — одна из них работала в комитете, и Хранов потащил Дженева к своему кабинету.

— У тебя что, уши заложило? — уже в дверях закричал он. — Не слыхал, что я ответил Первому про брак? Провалиться вам с этим вашим браком!

— Ты же знал о нем. Чего глухарем прикидываешься?

— Это я-то прикидываюсь глухарем? — Хранов вытаращил глаза.

— Ты, конечно. И поскольку тебе не хотелось портить отношений ни с Христо, ни со мною и вообще иметь неприятности, ты попытался замазать эту историю. Разве не так? — Дженев отошел к окну, на свое любимое место. — Ты, Сава, затыкаешь уши, когда речь заходит и о более важных проблемах. Чего смотришь?

— А я-то… — Хранов лихорадочно искал слова. — Мне все не верилось, все хотелось его понять, и вот, извольте радоваться: аж во куда уселся! — Хранов похлопал себя по голому темени. — Во куда!

— Может, только твой внучек способен на такие шалости, — бросил ему Стоил, собираясь уходить.

— Что ты сказал? — в замешательстве переспросил Хранов.

— Слушай, Сава, — рассердился Дженев, стоя уже у двери. — Ты, похоже, и вправду не понимаешь, о чем идет речь. Если у тебя пороху не хватает, что тут поделаешь… Но если ты хитришь, если впредь собираешься хитрить, то советую отказаться от этого, пока не поздно. Я больше не желаю быть козлом отпущения.

И хлопнул дверью.

Вернувшись из окружкома, Дженев позвонил инженеру Белоземову, попросил заглянуть к нему после работы и спустился в столовую заводоуправления. Ему не особенно нравилось здесь, и он обычно брал просто бутерброд с чашкой кофе. Уютно он чувствовал себя только в цеховых столовых, где не было такого комфорта, где вместо живых цветов из вазочек торчали покрывшиеся пылью пластмассовые тюльпаны и гиацинты. Эти уродцы, помесь химии и дешевого вкуса, не имели запаха, зато чувствовали себя вольготно в любой сезон. Главное, что привлекало его в цеховых столовых, это то, что туда сходились люди от станков, кранов и автокаров и с аппетитом ели жирную чорбу и еще более жирную, сдобренную красным перцем яхнию.

Едва открыв дверь, Дженев заметил Миятева. Секретарь парткома обедал один в дальнем углу зала, и Стоил усмотрел в этом плохой признак: если это не чистая случайность, то, значит, его все избегают.

В последнее время они встречались редко — в основном на разных заседаниях, — и в этом тоже, как сейчас подумалось Дженеву, было мало хорошего: сам он несколько оторвался от партийных дел завода, да и дела эти, очевидно, не поражали масштабностью, раз их не было заметно. Дженев понимал, что одна из главных причин такого положения кроется в нежелании Караджова советоваться ни с парткомом, ни с активом. Это особенно стало бросаться в глаза после того, как он стал членом бюро окружкома. Еще раньше директор с явным неудовольствием согласился на избрание Миятева секретарем парткома. «Молод Миятев для такого дела, — твердил Караджов, — в машинах, может, и разбирается, а вот люди и наши проблемы для него загадка. И потом, почему обязательно надо сменять Панкова? Он ведь, как старый вол, не оступится и борозды не испортит».