Герчо Атанасов - Провинциальная история

Она попыталась разгадать смысл сказанного: перед ней возникли Мария, Христо, вспомнились пути-дороги и мужа, и Стоила… В чем же она состоит, его ошибка? И что можно теперь исправить? Ничего уже не исправишь. Мы должны принимать вещи такими, каковы они есть. Каждый из нас должен найти точку опоры в самом себе и уверенно идти своим путем. Неужто тебе, мужчине, это менее ясно, чем мне?

— Не знаю, что ты имеешь в виду, — сказала она вслух.

Стоил налил себе и прикоснулся своей рюмкой к ее.

— Подыскать себе другую работу. Будь здорова!

Они долго молчали, наконец она спросила:

— Куда же ты подашься?

— Все равно куда. Меня устроит любая работа.

— Но кто же тебе позволит?

— А кто меня удержит? — грустно улыбнулся Стоил.

Ему хотелось, чтобы она спросила о диссертации, о проводимых им исследованиях, но Диманке это не приходило в голову. Она и сама занималась научной работой, но у нее было слишком смутное представление о той материи, которую изучал Стоил. Кроме того, она ценила в мужчине прежде всего нравственный облик, характер и поведение; в достоинствах ума она видела скорее дополнение к его образу, но не первейшую сущность. Было тут и нечто более глубокое: когда-то, еще в юности, Диманка стала проводить, быть может, весьма наивно, некую разделительную грань между умом и духом. И больше всего ценила в человеке дух, состоявший, по ее мнению, из чего-то крайне чувствительного и легко ранимого, но и очень устойчивого, в самом высоком смысле. Она полагала, что духом наделены лишь натуры особенные, возвышенные и одинокие. С давних пор Диманка считала Стоила таким человеком, и, будь она до конца откровенной, ей пришлось бы признаться, что именно он гасил в ней страстную мечту о первобытной силе и суровой красоте мужчины. Ту самую мечту, которая в свое время привела ее к Христо.

Теперь она видела перед собой иного Стоила — усталого, надломленного, видела, что дух его поколеблен. И она убеждала себя, что даже самые сильные натуры переживают минуты слабости.

— Ты что-то задумалась, — заметил он. — Далеко не очарована мной, верно?

Диманка пожала своими хрупкими плечами. Нить ее размышлений продолжала разматываться. Даже по его словам ясно, что перевес, вероятно, на стороне Христо. И это, к сожалению, естественно. Почему естественно? Христо менее умудрен опытом, чем Стоил, но он принадлежит к тому распространенному типу людей, чья энергия мигом превращается в грубую пробивную силу. Не признавая никаких сдерживающих начал, эта сила побеждает.

Иной раз, едучи с Христо ночью в автомобиле, она наблюдала, как он вел себя, когда навстречу мчались машины, ослепляя его мощными лучами дальнего света. Нимало не смущаясь, он с грубой бранью сам включал дальний свет. Сколько раз в подобных ситуациях они были на волоске от смерти! Диманка вся сжималась и замирала от страха и горечи, а Христо, злорадный, торжествующий, упорно ехал с дальним светом. Варварство ему идет, оно у него в крови. Таким он становится и после того, как выпьет лишнее. Ему ничего не стоит бросить оскорбление людям, которых он, казалось бы, уважает, выкрикнуть ничем не оправданную угрозу. И тогда, словно высвеченный молниями своего гнева, встает совсем другой Караджов — опасный, мстительный, готовый на самые безумные поступки. Хорошо, что бес в конце концов усмиряется в нем и страшные угрозы выветриваются у него из головы, однако тот факт, что они зарождаются, говорит сам за себя.

Но странная вещь, тот же самый Караджов способен простить грубость, обиду, несправедливость и даже подлость по отношению к нему, с благородной небрежностью или неподдельным снисхождением пройти мимо обидчика. Однако она никогда не могла предугадать, как он поступит в каждом отдельном случае, обескураженная двойственностью, какую таил в себе его нрав.

А вот сейчас, глядя на Стоила, она невольно думала о том, что он удивительно ясен и прямодушен и что с ним, вероятно, жилось бы и работалось легко и радостно. Однако эта его прозрачность, думала она, позволяет увидеть и четко очерченные пороги, переступить которые нелегко. Стоил и сговорчив — и неуступчив. Присущее ему упорство покоится на внутренней убежденности, тогда как у Христо нередко случалось наоборот. Именно дженевское упорство так бесило Караджова — он хотел, чтоб перед ним рушились все и всяческие преграды, рассыпались в пух и прах доводы и соображения, которые он не разделяет или не желает разделять…

Стоил и Диманка настолько углубились в себя, что забыли заказать ужин и не заметили, когда пришли оркестранты — молодые ребята, среди которых выделялся смуглый коренастый цыган. Они тихонько наигрывали популярные мелодии — для затравки и чтобы доставить удовольствие посетителям старшего возраста, отличающимся традиционными вкусами. А позже гости рискуют оглохнуть от модной эстрады.

Оркестр умолк на минуту, настроился и заиграл народную песню. В зале сразу стало просто и уютно. Да, именно так пел болгарин на протяжении веков: о родном крае, о своих близких, о самом себе. Диманка и Стоил не были почитателями народной песни, но слушали с чувством облегчения и даже благодарности. Ребята играли умело, увлеченно. Однако над всеми царил солист-цыган, чья душа свободно трепетала в бесконечных переливах мелодии и в неге хроматических переходов — в них словно оживала и таяла заветная мечта. Музыкант виртуозно менял инструменты, и по залу разливалось северное хоро: то страстное томление кларнета, то птичья беззаботность окарины, то басовитая рассудительность тромбона.

Стоил слушал, любуясь Диманкой, ее скромной позой, растроганный созвучием между нею и музыкой, вдруг родившимся в каком-то доселе неведомом уголке его души. Настоящее в жизни привлекает своей простотой — вот хотя бы эта музыка, струящаяся, как неиссякаемый родник, и милая скромная Диманка, вопреки всему чистая и нетронутая. И он с болью осознал, как сузилась и загрубела его душа, засушенная цифрами, схемами, коэффициентами. Этот цыган оказался настоящим волшебником — он сумел настежь распахнуть заколоченные окна, и в них хлынул свежий ветер музыки, которой было полно наше детство и к которой мы теперь стали так же равнодушны, как и к ближнему своему.

Стоил наполнил бокал и выпил одним духом.

— Не слишком много ты пьешь? — спросила она, глядя, как он раскачивается на стуле.

— Не бойся! — успокоил он ее слегка заплетающимся языком. — Просто у меня жажда ал-коголя…

— Алкоголь по-арабски значит возвышенный, совершенный. Но ты…

— Презираю совершенство! — отрубил Дженев.

— Как так? Ты же борешься за оптимальные пропорции?

Стоил снова принялся качаться.

— На заводе и в государственных делах — да, но в жизни — нет!.. Ты удивлена?