Дмитрий Сафонов - Дорога на остров Пасхи

Мы подъехали к школе как раз в тот момент, когда «Мерседес» с голубыми маячками на крыше сворачивал в переулок. И знаешь, мы подрезали его. Оглушили воем сирен и ослепили светом мигалок. Перегородили ему дорогу. И он замер, как вкопанный. У ворот школы мы остановились, первым вылез твой отец. Он подал мне руку и согнулся в почтительном поклоне. Он даже открыл передо мной калитку школьной ограды, а потом вложил два пальца в рот и оглушительно свистнул: «Ложная тревога!». Я шел по асфальтовой дорожке к крыльцу школы и оглядывался. Твой отец так сердито махал на этот несчастный «Мерседес», что водителю пришлось сдать назад и уступить дорогу пожарным машинам. Они развернулись и умчались.

Дальше все произошло так, как он и говорил. На первой же перемене девочка подошла ко мне и спросила, почему я приехал на таком странном транспорте, и я ответил, как положено. Но… Это был только повод. Затем она отвела меня в сторону и, понизив голос, сказала: «Почему ты мне больше ничего не пишешь? Ты меня разлюбил?». И вот тут до меня дошло. Твой отец вел двойную игру: с ней и со мной. Он же меня не инструктировал, как отвечать на этот вопрос. Я должен был выпутываться сам. Он меня подтолкнул; будто выбросил из лодки в море, сказав: «Учись плавать!».

– И что ты ей ответил?

– Я сказал ей с грустным видом: «Нет. Конечно же, я тебя не разлюбил. Просто ты меня не любишь». Она промолчала. А после занятий предложила подвезти домой. Но я не согласился. Мы гуляли вокруг Патриарших прудов, а охранник шел за нами на почтительном расстоянии. Вот так! – закончил Арт торжествующе.

– Здорово. Мне он такого не говорил. Пришлось до всего доходить самому. Слушай, ты сказал, что это второй способ. А какой первый?

Арт улыбнулся: так широко и открыто, словно не мы с ним десять минут назад с остервенением лупили друг друга. Он погрозил мне пальцем.

– Я знал, что ты спросишь. Я тоже спросил.

– И что он ответил?

– Он сказал, первый способ очень простой: приходишь и берешь. Правда, добавил он, это не получается с теми, кого по-настоящему любишь. И еще он сказал, что все это – ерунда. Завоевать можно любую женщину. Проблема в том, чтобы ее удержать.

Я увидел, что Арт стал серьезным. Даже мрачным.

– Он как-то печально посмотрел на меня и тихо добавил: «У меня это никогда не получалось. А если не знаешь, как удержать женщину, надо учиться другому искусству – умению вовремя уйти».

И тогда мне впервые стало жалко отца. Я понял, что он тоже бывал слаб и уязвим. Ведь, уходя – пусть даже вовремя – он терял то, что любил. И, наверное, сильно переживал. Но виду не подавал. И не возвращался. Оказывается, он тоже был обычным человеком и тоже чего-то не мог.

Знаете, жизнь – она как магазин. Все имеет свою цену, и за все приходится платить. Но только в магазине цена для всех одинаковая, а в жизни по-другому. Кому-то все достается даром, кому-то – в долг, кому-то – в кредит… Но есть такие, которые платят за все наличными и сполна. Самую большую цену.

Отец был как раз из таких. Он платил за все, а взамен получал самую малость.

Зато – он никогда никому и ничего не был должен.

– Да, – заключил Арт. – Он вовремя ушел. И за это я ему благодарен. Однажды папа передал через меня, что хочет встретиться с мамой. Она согласилась. Выбрали нейтральную территорию – какое-то кафе в районе «Маяковской». Я долго думал: надо ли мне присутствовать при их разговоре? Или оставить их наедине? Они бы стали выяснять, кто прав, кто виноват, и переругались бы окончательно. Но и сидеть с ними за одним столиком тоже было бы глупо: есть такие темы, на которые при детях лучше не говорить. Я сел в отдалении: так, чтобы они все время могли меня видеть. И, когда папа начинал размахивать руками, я вставал и нарочно громко двигал стулом. А когда мама повышала голос, я начинал петь. Официант смотрел на меня, как на сумасшедшего, а я заказывал новую чашку кофе, чтобы он убрался. К концу разговора у меня на столике стояло четырнадцать чашек.

У папы дела в то время пошли в гору. Ему хотелось, чтобы я стал наследником его состояния и помогал вести бизнес. К тому же мама была гораздо лучше, чем его новая пассия. Она всегда была лучше. Надежнее. И ей тоже хотелось обеспеченной и спокойной жизни. В конце концов они пришли к общему решению, потому что давно были к этому готовы. Оставалась одна проблема – твой отец. Когда я увидел, что родители глупо улыбаются друг другу, и папа украдкой положил ладонь на мамину руку, а она ее не убрала, я расплатился и выбежал на улицу.

Я поймал такси и помчался домой. Я… – Арт вздохнул и отвернулся. Видно, ему было тяжело говорить об этом. – Я застал твоего отца дома. Он, по обыкновению, ходил по пояс голый по квартире, распевал во все горло старые песни и убирался. Знаешь, просто убирался. Стирал пыль, поливал цветы, мыл полы… Словом, наводил порядок в доме. Я попросил его выслушать меня. Мы говорили очень недолго. И он все понял. Он сказал: «Сколько у меня времени?». Я честно ответил: «Немного». И ушел. Когда мы с мамой вернулись, его уже не было. И вещей тоже не было – они все умещались в большой спортивной сумке. На зеркале была записка. Она ничего не объясняла. Она просто констатировала факт. «Я ушел». И все.

Я молчал, потрясенный.

– И все? Так просто? Ты же говоришь, что он ее сильно любил? И он не стал за нее бороться?

Арти наклонился к бочке и стал почему-то усиленно сморкаться. Он плескал водой себе на лицо и приговаривал, что это необходимо сделать именно сейчас, чтобы не было синяков. Когда он закончил, я снова спросил его:

– Он так просто ушел?

– Саша, – сказал мне Арти шепотом. Громким, срывающимся шепотом. – Он же все понимал. Он всегда все понимал. О том, что он ее сильно любил, я узнал гораздо позже. Саша, я не знал! Но я думал, что поступаю правильно.

Правильно… А кто знает, как правильно? Я и сейчас-то не знаю. Так что же я хотел от Арти, которому тогда было только семнадцать, и все для него казалось черным или белым? Оттенки серого он научился различать позже. А тогда – все только черное или белое. Да что я говорю? Отцу в ту пору исполнилось сорок, а он так и не видел серого. Но означало ли это, что он сдался без борьбы?

Мне вдруг вспомнился один эпизод из детства. Мы с отцом идем по улице, и на асфальте лежит рекламный щит. Его выставили перед магазином, завлекая покупателей «дешевой, но необычайно качественной» обувью. В тот день дул сильный ветер, и щит упал. Все проходили мимо, никто не обращал внимания. Только отец подошел и поднял его. Я засмеялся и спросил, радуясь случаю ввернуть новое словечко, услышанное в школе: «Ты что, крайний?».

Он даже не задумался над ответом. «Почему? Нет. Но кто-то же должен это сделать». Для него тут не было вопроса: если кто-то должен – значит, он. Как в фильмах про войну (жаль, что их теперь редко показывают): «Добровольцы есть?». И отец, не задумываясь, шагал вперед. Он знал, что он должен.