Дмитрий Сафонов - Дорога на остров Пасхи

Я думаю, он плакал, выводя два этих коротких слова: «Я ушел». Но он имел на это право: потому что никто этого не видел.

– Папа на следующий день переехал к нам, – успокоившись, продолжал Арт. – Он сразу почувствовал себя хозяином в доме. Первое, что он сказал маме, переступив порог: «Проверь, на месте ли все деньги и драгоценности». И это была их первая ссора в новой совместной жизни.

Арт оказался хорошим парнем. Искренним. И мне уже не хотелось быть с ним едким. Я улыбнулся и тихо сказал:

– Знаешь, Арти… Деды Морозы ничего не воруют. Зря их стреляют на финской границе…

Между тем дело близилось к закату. Оранжевый диск солнца, рассыпая огненные брызги, уже начал вгрызаться в горизонт, как циркулярная пила в толстую доску. А мы так и не дошли до конца. Так и не обследовали сарай.

Арт опять спросил меня про сигареты и, не дождавшись ответа, махнул рукой.

– Пошли!

Представляю, какое это было зрелище: двое парней с помятыми физиономиями, разбитыми кулаками и блуждающими улыбками, крадучись, пробирались в сарай, словно собирались воровать соседских кур. Но только нас ожидало испытание потяжелее.

Мы опять стали обходить «УАЗик» с двух сторон. Не понимаю, почему мы это делали? Почему не пошли друг за другом? Опасались, что отец неслышно проберется с другой стороны и ускользнет от нас? Или опасался только я один? Трудно сказать, но почему-то мы обходили машину с разных сторон: Арт справа, а я – слева.

Мы встретились на том месте, где начали драться. Прошло всего ничего – несколько минут, но теперь это глупое происшествие казалось таким далеким. Нереальным. Мы с удивлением смотрели друг на друга и недоумевали: как это могло случиться?

Конечно, я был неправ. Виноват мой дурной характер. Но ведь и у Арта он тоже был не сахар. Ладно, чего уж там.

Скорее всего, причина была в напряжении, которое ощутимо сгущалось в воздухе по мере того, как мы все дальше и дальше заходили в сарай. Драка помогла нам выплеснуть его, но сейчас оно возникло снова. Я боялся до чего-нибудь дотронуться; мне казалось, что в ту же секунду из-под моих пальцев посыпятся голубые электрические искры.

Внезапно послышался тихий протяжный вздох. Я замер, краем глаза успев заметить, что Арт тоже весь напрягся и стоял, не шелохнувшись. Значит, он тоже слышал этот вздох? Значит, мне не почудилось?

Робкая надежда шевельнулась в моем сердце. Сейчас мы повернем направо, войдем в горизонтальную палочку буквы «Г» и увидим отца, тихо посмеивающегося над двумя глупыми парнями, не нашедшими нужных слов и решившими свои проблемы с помощью энергичных жестов. И он нам скажет… Интересно, что же он нам скажет? Выдаст свой очередной афоризм? Громко захохочет, увидев разбитый нос Арта и мою ссадину на затылке?

Звук повторился. Но теперь он больше походил не на вздох, а на шелест. Тонкий, еле уловимый шелест.

Мы переглянулись и, по-моему, даже кивнули, но не тронулись с места, словно чего-то боялись. Не знаю точно насчет Арта, а я все еще боялся. Меня не покидало ощущение чего-то неизбежного, неотвратимого. Даже не столько неотвратимого, сколько необратимого.

Звук повторился в третий раз. Теперь он был громче, и мы смогли явственно разобрать, что это действительно шелест. Так шуршит плотная полиэтиленовая пленка, которой накрывают парники. Но откуда в сарае взяться парнику? Бред какой-то.

В конце концов мы поняли, что оставаться на месте дольше невозможно. Надо делать шаг и идти вперед. И мы сделали этот шаг. Хотите знать, кто был первым? Никто. Мы шагнули одновременно.

Между двумя рядами поленниц, сложенных у противоположных стен сарая, оставалось совсем небольшое пространство. Мы протиснулись сквозь него боком, повернувшись лицом друг к другу.

Я тогда подумал, зачем ему летом понадобилось столько дров? Он никогда не запасал ничего впрок. Точнее, запасал, но в самых минимальных количествах – ровно столько, сколько было необходимо. К тому же он всегда говорил, что дрова легче рубить после первого мороза: тогда поленья словно стеклянные – они сами рассыпаются от одного удара топора, а в свежем дереве лезвие вязнет.

Дрова были отличные: березовые, сухие. Они горят, как порох – очень быстро, с громким треском и необыкновенным жаром.

Мы протиснулись между рядами поленниц и очутились в небольшом темном закоулке. Где-то здесь должен был быть выключатель: я знал, что под потолком мастерской висела мощная стоваттная лампочка.

Я пошарил рукой по стене, но только посадил в ладонь несколько заноз. Если бы сейчас со мной была зажигалка! Но я оставил ее вместе с пачкой сигарет – в той, городской одежде.

– Как бы нам включить свет, Арти? – спросил я. Только потому, что мне нужно было с кем-то поговорить. Меня пугала зловещая тишина сарая и слабый шелест, доносившийся со стороны мастерской.

– Не знаю. Давай искать, – ответил Арт, и мне показалось, что он говорит несколько более громко, чем требовалось: все-таки мы стояли рядом, на расстоянии вытянутой руки, а я пока не оглох.

– Давай искать.

– Давай.

Обменявшись этими более чем глубокомысленными и мудрыми фразами, мы подошли вплотную к стене и принялись ее ощупывать. Наконец поиски увенчались успехом. Я даже не удивился, когда наши руки встретились на выключателе – словно настойчивые ищущие пальцы двух влюбленных. Ни он, ни я не отдернули руку. Никто не засмеялся и не сказал ни слова. Мы просто нажали на кнопку выключателя, и боковое помещение сарая озарилось ярким слепящим светом.

И первое, что мы увидели…

Точнее, нет. Сначала мы ничего не увидели, кроме полиэтиленового занавеса: от пола и до потолка. За ним горела мощная лампа, и ее свет играл на белой полупрозрачной пленке блестящими золотистыми разводами.

Кажется, мы нашли то, что искали, – промелькнуло у меня в голове.

Я услышал, как Арт громко задышал, словно аденоидный ребенок.

А у меня внутри все оборвалось, и в животе образовалась неприятная сосущая пустота. Я почувствовал, как там все забурлило, будто я после недельной голодовки наелся горохового супа.

Сквозь плотный полиэтилен невозможно было хоть что-то разглядеть, и я благодарил Творца за то, что его стараниями полиэтилен был создан прозрачным только наполовину. Мутным. Скрадывающим очертания того, что лежало за ним.

Если бы вместо полиэтилена было стекло, то перед нашим взором сразу бы явилась вся картина в своей ужасающей простоте, но толстая парниковая пленка давала возможность подготовиться. Решиться. У нас было достаточно времени, чтобы все обдумать, собраться с силами и только после этого отодвинуть ее.

Мы дошли почти до конца сарая и никак не могли сделать самый последний шаг. Думаю, с того момента, как я вырубил из двери скобу замка, прошло не меньше часа. Но сейчас это не имело никакого значения. Я впервые почувствовал на себе, что испытывает человек, когда Время останавливается. Потом оно, конечно, берет свое и безжалостной рукой осыпает нас новыми шрамами и морщинами, вырывает из затылка волосы и крошит битое стекло в суставы. Оно сжимает сердце крепкими холодными пальцами, заливает легкие табачной смолой, размягчает мышцы и делает хрупкими кости. Оно медленно, но верно выдавливает из нас Жизнь, заполняя пустоты тоской и страхом.