Дмитрий Сафонов - Дорога на остров Пасхи

Медведь резко развернулся и медленно пошел на меня, мотая из стороны в сторону большой головой с маленькими круглыми ушами. Он оскалил клыки, и я успел заметить, что они были белые, как снег. И длинные, как мои пальцы. Я видел черный сморщенный нос, горящие бусины глаз и широкие лапы с огромными когтями. Медведь шел прямо на меня, но он и не думал подниматься на задние лапы.

Какой-то древний инстинкт, о существовании которого я даже не догадывался, сам подсказал мне, что нужно делать. Я принялся размахивать руками и шагнул навстречу зверю. Я не побежал.

Не могу сказать, что я не испугался. Нет. Страх – это осмысленное чувство. Боятся всегда чего-то. Но в моей голове и в моем сердце в тот момент не было места для страха. Потому что не было места для мыслей. Не было места ни для чего. Только злоба и ЖИЗНЬ! Жуткая, звериная жажда жизни!

Как в замедленном кино я увидел, что медведь словно бы нехотя поднимается на задние лапы. Поднимается… Встает…

Он ревел и мотал головой. По-моему, он ревел так же громко, как вертолетный двигатель. Я тоже орал, но не слышал своего крика. И даже выстрелов не слышал. Я просто увидел, что шерсть, светлая на груди и брюхе, вдруг раздвинулась, как трава от ветра, и окрасилась темно-красным. Зверь дернулся, словно из-под его задних лап кто-то резко выдернул половик, на котором он стоял. Затем все повторилось, и медведь стал медленно оседать на снег, а густая темная кровь с шипением била из его груди.

Помню, я бил его ножом: всаживал клинок в еще трепещущее тело по самую рукоять; вытаскивал и снова бил, и руки мои и свитер были залиты липкой горячей кровью. Сколько времени прошло, не знаю. Зверь в последний раз дернулся и затих.

Он – тот невозможный человек, который поставил меня перед разъяренным медведем, считая, что имел на это право – схватил меня за шиворот и сказал: «Хватит!». И побежал к собаке.

Пират уже растерял все кишки. От них больше не поднимался пар. Пес успел лизнуть ему руку и замер рядом с медведем.

А он сидел перед ним на коленях, гладил его по голове и молчал. «Ты никогда меня не предавал», – сказал он вместо слов прощанья.

Затем он заставил меня отрубить медвежьи лапы. До вертолета была еще неделя, и в хижине я сделал роскошное ожерелье из когтей. Была зима. Земля замерзла, и похоронить пса не удалось. Он оставил его там, на снегу, рядом с медведем. Точно так же он мог бы оставить и меня.

За всю неделю мы не перекинулись с ним и парой десятков слов, хотя мне очень хотелось спросить, что бы он сделал, если бы медведь задрал меня. Боюсь, у него не было ответа. Он дал мне его сегодня. «Не все двери открываются ключами. Некоторые приходится ломать». У меня не было выхода: или взломать дверь, или разбиться об нее. Я взломал.

Прилетел вертолет. Он сказал пилоту: «Парень добыл своего первого Зверя», и пилот с уважением пожал мне руку.

В Домодедово он отказался ехать со мной в город. Сказал, что подождет обратного рейса в аэропорту. Он слегка прихрамывал. Еще в хижине я заметил, что на правой ноге у него не хватает нескольких пальцев. Тогда я не спросил его об этом, потому что ответ казался мне очевидным… Отморозил. А сейчас мне вдруг ужасно захотелось узнать: где он бродил? Где шлялся? Где он потерял эти чертовы пальцы?

Знаешь, Саша… Мы простились как-то странно… Я сказал: «До свидания», он кивнул… И больше я его не видел.

Я приехал домой, переоделся. Родители ни о чем меня не спрашивали. Сначала они внимательно следили за мной. Мама прятала деньги, папа не давал ключи от машины. Но… Они напрасно боялись. Я больше не ходил по ночным клубам и кабакам. Мне совершенно не хотелось убивать себя за свои же деньги. Потому что я знал более достойный способ умереть. И более достойный способ жить.

Прошел год. Папа пытался его найти. Он не говорил мне об этом, но я знаю, что пытался. Все бесполезно. Он словно в воду канул. Затем прошло еще полгода, и вот он позвонил. Не знаю, откуда он взял мой номер. Он позвонил и сказал, даже не поздоровавшись: «Жду тебя на даче в семь». И все.

Я был здесь пару раз – еще когда он жил с мамой. Дорогу я нашел быстро. И знаешь, у меня даже не возникло вопроса: ехать или нет? Я вспомнил, как он сказал в красноярском аэропорту шоферу в собачьей шапке: «Старые долги», хотя он-то как раз ничего мне не был должен. Старые долги, Саша…

– Арти, – я посмотрел на него с укоризной. – И ты будешь по-прежнему говорить, что мы не должны его сжечь?

Арт раздавил в пепельнице незажженную сигарету.

Мы все сделали, как надо. Погрузили в «УАЗик» дрова, положили канистру с бензином, завернули тело в белую тряпку, лежавшую на верстаке (оттуда выпали часы со светящимся циферблатом, они и сейчас, когда я пишу эти строки, у меня на руке) и осторожно погрузили в машину.

Часы стояли. Стрелки указывали на двенадцать. До полуночи еще было время. Я вышел за участок, вырыл яму и закопал там окровавленный полиэтилен. Затем мы отмыли сарай, посыпали пол свежими опилками и побрызгали освежителем воздуха.

Ровно в полночь Арт завел «УАЗик», а я – отцовские часы. Мы приехали на берег и отнесли тело на площадку.

Не скрою, меня мучил этот вопрос: а сохранился ли наш тотем? Конечно, нет. Старый лежал сгнивший; бревно переломилось у основания. Но на его месте был новый, еще лучше прежнего. Хотя мне почему-то больше нравился старый.

Мы сложили дрова, полили их бензином и положили тело сверху. Я поднес спичку, и дрова запылали. Мы не опасались, что нас кто-нибудь увидит: место было глухим и диким. На островок давно уже никто не ходил, а тем более – ночью.

Мы успели до рассвета. Я собирал горячий пепел руками, подбрасывал его в воздух и плакал. Солнце играло своими первыми ласковыми лучами на наших чумазых лицах. Я видел закопченного Арта и видел две белые дорожки, протянувшиеся от его глаз к подбородку. Мы отворачивались друг от друга и плакали.

И потом, когда уже совсем рассвело, и мы устало брели к машине, я вдруг остановился и сказал:

– Знаешь, Арт, что сегодня со мной случилось? – и, уловив его вопросительный кивок, ответил. – Детство кончилось. Понимаешь? Пока отец был жив, дверь в детство все еще была открыта. Я знал, что рано или поздно она закроется. А сегодня… Это случилось.

Со мной это произошло двадцатого июля. Точнее, в ночь с двадцатого на двадцать первое.

В ту ночь, когда мы с Артом сожгли отца…

Мы больше не виделись с Артом, и не знаю, увидимся ли еще.

Его отец прогорел и разорился. Они продали все, что у них было, но это не решило всех проблем. Им пришлось уехать в Америку.

Откуда я это знаю? Арт позвонил мне оттуда. Я услышал его голос, доносившийся через океан.

– Привет, Саша! Как дела?