Ярослав Глущенков - Галлюцинации

Она в джинсовой юбке, ее свежие бедра, ее теплые ноги лежат друг на друге. Вокруг ее глаз блестки. Губы блестят розовой помадой. Эта тинэйджерская косметика делает ее похожей на школьную умницу, которая ночью тормозит тачки в переулках и предлагает потрахаться за пару сотен рублей.

Ее увозят. Это происходило в машинах, в квартирах, на помойках, на краю пропасти, откуда виднелся закат, солнце слизывало последнюю для этой части планеты дорожку кокса и закрывало глаза.

Они драли ее в лесах, в электричках, под школьными лестницами ведущими в спортивный зал, в пустых аудиториях, в туалетах, где воняло спичками и краской, потому что я только что вышел оттуда с исковерканным гопниками лицом, закурив сигарету, посрав и помохав краски, налитой в бесплатный желтый пакет из продуктового магазина.

Они драли ее, пока я не видел. Они ничего не знали обо мне, они видели ее тело, ее губы, глаза, пупок, ее бедра, ее желтые зубы.

Запахи. Самые уродские, от которых кружится голова и выворачивает как противогаз пустой желудок.

Ощущения, одно воспоминание которых продирало тебя сквозь тысячи невыносимых приколов, которыми черти ломают грешников в очаровательных жаровнях преисподней.

В этом отношении даже простой вопрос мог бы навеки разрушить тебя, обрекая на лютую мучительную ломку. То, о чем бы ты ни за что не подумал, и никогда не представил бы себе.

Она дергается за пианино в своем непроницаемом кайфе, создавая милый фортепианный нойз, сводящий с ума насекомых, выползших послушать из всех щелей дома, и даже соседних домов, из всех цветков, из дерьма, из трупов, из волос людей, чтобы только услышать шорох ее пальцев о клавиши. Ее кислый тоненький голосок, текущий как сок из стручка, застрявшего в зубах. Такой же унылый и теплый как крохотные челюсти муравья, тщетно пытающиеся разорвать кожу на большом пальце руки.

Все что способно ей действительно помочь - это смерть. Поэтому я брошу ее, как только она захочет родить от меня. Я брошу ее и вернусь к ней, когда она уже вскроет себе вены, я вернусь к ней чтобы, закурив сигарету перед ее извивающимися ногами, заржать на весь мир во все гребаное горло. А потом выну ее из петли, и засуну в ее горло свой скрюченный член. Я не дам ей этого, если я опоздаю хоть на секунду, она умрет и все, что откроется потом будет не тем прекрасным миром, с его озаренными солнцем лесами, творогом, облитым вишневым вареньем, и прочими чудесными радостями. Все что было любовью, все что было прекрасным сожмется до размеров пыли, на радость ублюдкам, которые тут же все слижут и поползут по вселенной дальше.

Она говорит мне слова, по которым я пробираюсь в ее тело, и утопая в ее крови, несусь по венам, сосудам и артериям. Пока я внутри нее, я спешу поцеловать все на своем пути. Я целую ее атомы, молекулы из которых она состоит, ее мысли, ее жизнь, ее смерть, я целую песок, по которому она ходит. Я целую асфальт, по которому она ходит, я целую людей которым она улыбается, даже тех, мимо которых она проходит, даже тех, которых она ненавидит, даже тех, которые пытаются ее убить, но они не могут, они не умеют. У них нет знания как убить ее. Для них она сказочное существо, и они боятся ее. Эти уроды так боятся ее, что собираются в целые армии и идут на нее войной. Но в итоге их всех пожирают падальщики. Их тачки разбирают бомжи на металлолом и уносят в пункты приема. В их квартирах из пола начинает расти трава, у их родственников сносит башню и они кончают самоубийством.

У священников, которые взялись отпевать их уродские трупы в прогнивших шикарных гробах из золота, во время обрядов останавливаются сердца, они сгорают заживо, потому что они не знают, что это всего лишь пыль, никто из них не умеет дышать, чтобы просто сдуть ее. Никто из них ни разу не смотрел на небо просто из-за того, что оно красиво. Они ищут небо в себе, а находят там только улики преступлений, уже совершенных ими или только предстоящих. Они читают учебники по каннибализму, их дети срут на головы ангелам. В их холодильниках всегда есть мясо, а когда оно кончается, они решают забить кого-нибудь из близких, чтобы глодать по вечерам после работы и жить.

Их может спасти поцелуй, всего один, всего один взгляд, всего одно слово. Их может спасти кто-угодно или что-угодно. Но время кончается, а они все так же ползают в темноте, натыкаясь в бесчисленный раз на одни и те же острые предметы. Они ведут себя как мотыльки, которые слетаются на свет фонаря ночью и долбятся в плафон.

Жизнь не отпустит никого из них, пока они не признаются в ее красоте. Они не исчезнут. А если они останутся при своем, она выпустит когти и на улицах станет неуютно и страшно от громкого рева слепошарых мотыльков с разбитыми о плафон фонаря головами.

Пей и ешь, пока все это не полезет наружу. А когда полезет - блюй. Ищи укромное место и блюй, а если не можешь блюй где стоишь или лежишь, но делай это красиво, так чтобы ангелы тебе аплодировали и кидали букеты цветов. Заслужи их расположение, иначе всю жизнь будешь ходить в королях или в дамках, и тебе вместо карамельной конфетки будут подавать говно в виде карамели. А ты и не заметишь. Оближешь пальцы. Самая теплая, уютная и мягкая постель, где ты заснешь, будет заминирована бомбой. Пот, который ты сотрешь со лба, окажется обжигающей кислотой. Твои дети превратятся в червей и будут пожирать тебя даже когда ты сдохнешь. В общем, тебе не повезет, если ты не изменишь свое отношение к жизни, продолжая уродовать ее прелестные пальцы, продолжая лишать ее девственности. Вообще отъебись от нее, ты понял?!

Отъебись от нее полностью собой, всеми мыслями, всем телом. И запей водой.

Эта глава написана от лица тех, кто прошел Super Mario без кодов.

Тем, кто долбится головами о плафоны ночных фонарей, используя, вероятно, GOD или другие похожие читы.

Меня разбудил громкий щелчок. Я очнулся под столиком у окна, вагон качало. Во сне я видимо упал с верхней полки. Я вылез из-под стола.

На койке напротив в неполноценной позе лотоса сидела девушка. Вероятно у нее были восточные корни, судя по красоте лица, по черным глазам и волосам. Она держала револьвер у виска и жмурясь, пыталась спустить курок второй раз. Первый раз ей не повезло - выстрела не было... или повезло. Я немедленно выхватил у нее револьвер. Она открыла на меня свои полу-безумные бездонные глаза.

Странно, но я не испытывал ничего, кроме природного влечения к ней.

Она молча смотрела сквозь меня. Она смотрела не на меня, ее взгляд выражал что-то безумное, почти ничего. Губы зависли в каком-то беззвучном шепоте. Она неподвижно сидела передо мной, вот так просто возникшая из ничего, как очередной сон. Я опять забыл, что мне снилось. За окном мелькал лес. Была ночь. И судя по капелькам с той стороны окна шел дождь. В купе горел тусклый свет. Я не сразу в него влюбился. Но это был особенный тусклый свет. Может быть лампу давно не чистили, или это был ночной режим света, чтобы тем, кто не спит в купе не приходилось зажигать свечи, чтобы почитать или поесть.