Ярослав Глущенков - Галлюцинации

Я оттолкнул от себя похотливую суку и выпустил по толпе идиотов несколько пуль. Стенка мудаков заметно поредела, покрывшись красными рваными пятнами и криками, от которых у меня из носа потек гной.

- ЗАКРОЙТЕ ОКНО!!! ЭЙ, ТЫ!! СУКА!!

Какой-то мудак пытался вылезть в окно, но в итоге растекся по подоконнику ржавой смердящей кашицей.

Раненые идиоты крючились на полу, как будто им было больно. Обнаженная женщина с дыркой от пули в бедре улыбалась. Я зажал ее стройную талию между ног.

Она посмотрела кислым мокрым от воплей личиком, снизу вверх. Я вспомнил метро. Когда поезд приближается, вот уже этот пропахший машинным маслом ветер режет всем стоящим у края головы, этот поезд как щелчок пальцев - и твоя голова прыгая с облака на облако скачет в преисподнюю, собирая на пути фрукты.

Я решил оставить их всех, выходя выключил свет. Стоны летели мне в спину, когда я спускался вниз, чтобы завести машину и уехать далеко-далеко, в страну, где можно ловить крабов и закидывать их в окна пассажирских поездов. Тысячи, миллиарды шевелящихся крабов, заполонивших вагон, в который ты вышел посреди ночи, чтобы заварить себе чай, но проводница спит... еще сладко спит...

Бэвэлиус начеркал что-то на листке бумаги, оставил его на столе, перевернув, и вышел. Катя высыпала пакетик со специями в миску с лапшой.

- Опять ты эти мозги ешь... - сказал я.

- Это не мозги. Между прочим вкусно. Попробуй.

- Нервным становишься от этой лапши, там же химия одна.

Катя не слушала меня. Она уплетала еду Бэвэлиуса, он вез с собой несколько коробок этой китайской лапши и угостил нас. Добрый, добрый дядя Бэвэлиус.

Катя закурила. И стала есть дальше, прерываясь на затяжки.

- Как ты можешь курить и есть одновременно?

Катя бросила на меня изумительно ровный в своем предназначении взгляд, который для меня мог бы вылиться в реальности примерно в такие вот завитки: "Может потрахаемся, пока его нет?" - так и спросила.

Я посмотрел в окно. Темно-синие сумерки. Поезд стоял. Рядом под составами ползал какой-то мальчик. Или карлик, не разобрать в темноте. Камни шелестели под его кедами.

Она взяла листок, прочитала его и дала мне. "Закройте окно. Я вернусь через час, ровно в 00:00, ваш Бэвэлиус. Удачи".

- Он совсем сумасшедший.

- Может быть он просто романтик. Или шаман. Ты не очень устал, Коленька?

- Я нет...

Она сняла майку. Я постелил матрас, выключил свет и лег. Через секунду ее теплое тело вовсю извивалось надо мной, облизывая и кусая симметричные участки моего тела.

Я ловил ее цветочное неровное дыхание, вдыхал его и слушал, как оно шевелится в этой уютной и странной тишине. Катя ускоряла темп.

В открытое окно доносились далекие гудки поездов и запах рельс.

Вагон разваливался, и Катя зашивала его своими стонами...

Какой-то мудила запустил в наше окно камнем, он ударился о дверь и упал. Но Катенька похоже не заметила этого. Когда я кончил, она продолжала двигаться еще минуты две. Потом слезла и закурила.

Поезд дернулся и начал медленно заглатывать скорость.

Минуты две мы сидели в темноте и прислушивались.

- Ты слышала? Недавно какой-то стук был... Прямо здесь... Как будто что-то прилетело в окно...

- Да. Надо было его закрыть...

Я включил свет. Это был не камень. Это был краб. Небольшой. Он лежал на спине и шевелил клешнями.

- Вот дерьмо...

- Фу! Убери его! - заорала Катя.

Она впала в истерику, когда увидела членистоногого. Она стала орать и визжать. Я положил краба в тарелку с лапшой.

Катя вдруг начала смеяться.

- А сколько времени?

Я посмотрел на часы. Было десять минут первого.

- Уже десять минут первого.

Катя стала играть с крабом, дразня его клешни вилкой, за которую он пытался ухватиться. Я вдруг почувствовал как одиночество с размаха влетело в мою голову с сухим пчелиным треском разбив ткани и сломав череп. Я терял над собой контроль. Руки и ноги начали плескаться в воздухе, шейные позвонки словно исчезли, я не мог повернуть голову. Через секунду я упал на койку, как будто меня высыпали из мешка, как сахарный песок. Глаза были где-то среди этих песчинок. Они дергались как молекулы газа, мои чувства вытягивались в одну жирную абсолютно ровную линию, по которой я стремительно сыпался в сон. Катя играла с крабом, пока он не взорвался. Она случайно нажала секретную кнопку на его животе, и он просто лопнул. Свет погас в то же мгновение. Катя с коротким визгом исчезла в дымке, моя Катенька...

Я слышал как пыль опускается на нас. Потом я почувствовал ее руку, Катя гладила меня. Она лежала рядом, у стенки. Я чувствовал как останавливается ее пульс, осыпается яблоками и вдалбливает меня в землю к голодным червям. Вскоре я услышал шорох двери, вероятно вернулся Бэвэлиус или кто-то другой. Но мы с Катенькой были уже далеко. Мы видели черные плиты, по которым ползут улитки, издавая скрежет, по-летнему пахнущий свежим утром, росой и лесом. Бесконечность. И в этой бесконечности танцевала проводница с кальмаром в руке. Щелкая белыми ослепительными каблуками.

Они переставали быть гениальными, потому что спивались напрочь или старчивались и загоняли себя в силки майи, иллюзорной реальности. Их редкие попытки достать до некогда близких духовных вершин оканчивались кромешным провалом, по ощущению напоминающим жесткий непроходящий запор или приступы рвоты при пустом желудке. Или же какими-то обрывками творчества, которые сами по себе, хоть и несли некую позитивную творческую энергию, но терялись в своем одиночестве посреди шумного дурманящего шквала мирских дел и порочных увлечений, кажущихся истинными и неотвратимыми из-за своей харизматичной тенденции к саморазрушению индивидуума и личности. Личность же некогда достигавшая тем или иным необъяснимым образом тех запредельных пространств человеческого ума, которую индийские йоги называют состоянием самадхи, психологи часто - эпилептическим экстазом или нервно-психическим катарсисом и т.д., в теории может снизойти с тех высот до самых низчайших днищ своего духовного развития, а точнее разложения или духовной регрессии. И это можно считать вполне приемлемым и неизбежным испытанием личности по мере расширения границ ее познаний и постижения законов мира, окружающего ее с многочисленных сторон. Таким образом можно проследить "драматическую кривую" падения некого гениального существа из точки А в точку Б. При этом будем рассматривать точку А как вершину духовного развития, либо как иную более или менее значительную точку в творческой кладовой индивидуума, производящей более или менее замечательные продукты человеческого существа, как-то: книги, песни, пьесы, картины, консервные банки, скульптуры и прочие ипостаси и мыслеформы человеческого характера (имеется ввиду необходимая причастность к ним человеческих, так сказать, рук).