Сергей Минутин - Скульптор и скульптуры

Надеждин был не против опыта и традиций. Он только никак не мог понять главного. В стародавние времена к невинной красавице отдаваемой замуж прилагали ещё и приданное. Честному человеку было что проматывать. А по нынешним временам ни приданного, ни тем более невинности, и как следствие череда длительных и бесконечных претензий на тему погубленной юности, молодости, зрелости, а в перспективе и старости. Этот аспект жизни, Надеждин познал на собственном опыте и думал что он первый, но, оказалось всё значительно прозаичней, надо было сказки Пушкина внимательней читать. Для, со всех сторон, виноватой старухи обратный отсчёт времени не наступает, что на неё не надень. Надеждину, как пушкинскому старику не везло, молодых, золотых и мудрых рыбок он отпускал, а вот молодые старухи его изводили совсем. Поэтому, не будем скрывать, Надеждин женщин боялся. Особенно тех, которые сами стремились к нему. Это был его комплекс мужской неполноценности, но совсем без комплексов на Земле жить нельзя. Не поймут. Как сказал один литературный герой: «С таким счастьем и на свободе».

Надеждин не проявлял к барышне никакого внимания. Но, эта женская душа тянулась и стремилась к нему так упорно, что шансов избежать её объятий у него просто не оставалось. И он, подумав над тем, что костёр погаснет, палатки упакуют в чехлы, праздник кончится, а жизнь продолжится – сдался. Он вернулся в город с ней, а заодно вернулся и к обычной жизни.

Муза по-прежнему, подозрительно молчала. Ну неужели она его совсем не ревнует, страдал Надеждин. Ведь я ничего не пишу. Только и делаю, что шастаю с этой окольцованной полубогиней по ночным казино и ресторанам. Я снова живу чёрт знает какой жизнью. Я выдохнул явно не туда. Но, видит Муза и Бог, я продляю счастье этой женщине.

Надеждин очень много знал о женщинах. Не скажу что всё, иначе ничего не останется другим, но многое. Знал, потому что любил женщин, а они его. С годами, Надеждин стал всё более и более всматриваться в женские глаза и руки. Он с удивлением обнаружил, что женские руки могут быть необыкновенно ласковы. Однояйцовые мужчины, в основном знают женские руки со стороны «народного хозяйства»: носки постирать, еду приготовить, грядки пополоть, а если «народному хозяйству» совсем худо приходится, то и рельсы поносить, окопы порыть, уголька добыть, хоть мелкого, но много.

Надеждина, эта часть женских обязанностей возложенных на них мужчинами интересовала мало. Он был универсальный солдат, один из тех, кто мог и кашу из топора сварить, и попа щелбаном в лоб обучить и чёрта обмануть. О Надеждине даже недоброжелатели говорили, что он уже прошёл огонь, воду и медные трубы, и что ему осталось ещё сто метров по говну пройти, и он станет хоть Богом, хоть его антиподом. Но сам Надеждин просто хотел быть человеком, справедливо полагая, что Божье Творение не может быть хуже своего Творца.

Надеждин засматривался на женские руки. Он любил их гладить. Он любил, когда они гладили его. Если он попадал в ласковые женские руки, то он как щенок был готов носить за хозяйкой сумки и домашние тапочки, меньше всего, заботясь о том, будет ли она его кормить и вычёсывать блох. Косточку и на улице можно найти, а вот ласковые руки – нет. Но ещё больше его стали привлекать женские глаза. Открытие женской красоты в их глазах Надеждин совершил не сразу и не вдруг. Было время, когда и он был блестящим офицером, и как пелось в современной ему песне: «И я пошёл по всей стране в разнос весь в бабах и в вине, ведь были мужики в цене, хоть плох, да тело». На эту пошлую песню, всю его жизнь накладывались ещё более пошлые афоризмы: «не бывает некрасивых женщин, бывает мало водки» и т. п. Это был угар. Угар, не знающий ни смены суток, ни смены времён года. Это был дикий российский загул. Это был калейдоскоп тел, вин, побед и поражений. Но и в угаре случаются моменты истины. Это было в Москве. Надеждину было всё нипочём, как и должно было быть молодому дикорастущему капитану Российской армии в форме ВВС, пьяному от буйства столичной жизни и постоянно во хмелю от мысли, что надо будет возвращаться обратно на российские задворки.

Она была старше его. Она была чья-то жена. Она была красива, хоть годы жизни и не щадили её лица. Она была умна. Ему с ней было интересно. Они целовались на всех мостах и под ними. Они обошли все московские театры и кафе. Они даже объехали все пригородные парки. Надеждину было хорошо и смешно от того, что, так как они проводили время, его обычно проводят в начале пути, когда «мальчик дружит с девочкой». Надеждин ещё был бесконечно глуп, собственно как и положено офицеру в личной жизни. Его командировка подходила к концу. Оставалось всего несколько дней. Они сидели в кафе. Был вечер. Они пили красное вино. Пили и пьянели. Надеждин пил как обычно, пока есть, а вино не кончалось. Она пила, как показалось Надеждину от какой-то внутренней тоски. Надеждин, за время их романа, уже сильно подустал от неё, от смены её настроений, от приступов весёлости резко переходящих в грусть и даже злость. И вот, когда, они оба, уже были сильно пьяны, она взяла его за руку и потащила его в дальний угол кафе под лестницу. Там, она, икая и хихикая, задрала своё платье вверх, оставив покрытым им только голову, и стала бормотать: «Ты посмотри, какое у меня ещё крепкое тело…». Потом, она опустила платье, и Надеждин увидел её глаза. Тёмные, глубокие, молодые и бездонные. Они смотрели ни на него, а в него и говорили: «Какие же вы все дураки, что знает о любви молоденькая девушка. Что она может понять и что она может дать. Для неё ещё всё впереди. Она ещё порхает, она принимает ухаживания. А у меня, уже, многое позади. Так любить тебя, как я, тебя не будет никто». И их закружило с новой силой. Надеждин «семафорил» в часть, что вынужден задержаться. Но служба ждала. Долг звал. Командировка закончилась. Они расстались. Оба не хотели верить что навсегда.

То, что женские руки и глаза первичны, Надеждин запомнил навсегда, как и то, что для женщин, видимо не от мира сего, самая большая любовь – это первая и последняя, особенно последняя. Именно в последней любви женщина растрачивает себя полностью, она реализует все свои таланты, она, уже, любит не просто мужчину, а нечто большее в нём. Но это бывает крайне редко, ибо ей привычней накапливать «дурь» и становиться дурой, рабыней или стервой.

И вот теперь, Надеждин пытался в своей окольцованной полубогини найти продолжение той любви. По кольцам на пальцах, по жажде жизни, с которой она растрачивала себя, по опыту прожитых лет, так выходило, что для неё эта любовь тоже могла быть последней. Но это видел только Надеждин. Она же сама, словно в пьяном и беспечном угаре всё порхала и порхала. Это было здорово, хоть и забавно. По её отношению к нему, он видел, что в последние годы своей жизни она жила с разными мужчинами. Единственным постоянным существом рядом с ней, был маленький и чрезвычайно злющий кобелёк, по кличке Шарик. Шарик старел быстрее своей хозяйки, и видимо смотрел на неё так же, как дедушка смотрит на пропащую внучку, влюблено и всё списывая на новые времена.