Павел Долохов - Ленинград, Тифлис…

— Посмотри, Левушка. Наш Бум окончательно свихнулся… Сразу на второй курс, записал в свой спецсеминар…

Потом повернулась к Вете:

— А с тебя, девушка, коньяк. Желательно, ваш, эриванский…

…За окном ветер и дождь, бесконечные сумерки. А в семинарском зале тепло, уютно потрескивает камин. Огромный, на весь зал, дубовый стол, над ним — электрические светильники. За столом, в разных позах — скрючившись на стуле или опершись локтями на сукно, — сидят студенты. В конце стола — изящная кафедра. За кафедрой — Фихтенбаум. Перед ним — исписанные ровным мелким почерком листы бумаги, книги с разноцветными закладками… Фихтенбаум в них не смотрит. Читает стихи ровным монотонным голосом:

— Материал поэзии — слово… История поэзии — это история слов… Что есть образ?.. О каком городе идет речь? О каком храме? Кто они, эти безумные юноши? Сойдем под вечны своды… мы умрем… все мы умрем…

Громко скрипят перья. Где-то в коридоре хлопнула дверь… Вета сидит на кончике стула, старается записать, запомнить каждое слово. А ей почему-то привиделся храм в Дидубе… Похороны деда… И люди за гробом, молодые и старые, родные и близкие, и совсем не знакомые…

Она что-то пропустила. А Фихтенбаум все говорит…

— … Звуковой материал образует чередующиеся ряды четырехстопного ямба с одинаковыми концовками… специфический тембр у создает заунывность…

Голос лектора то куда-то уходит, то приближается:

— Семантическую роль enjambement легче всего проследить в стихах с прозаической конструкцией, как у Полонского:

Вета явственно увидела желтую Куру, Метехский замок и домики с голубыми балконами у обрыва…

Голос опять приблизился:

— Решающую роль в литературных революциях сыграло повышение акустического момента в стихе… Эквивалентом текста я называю заменяющие его внесловесные элементы. У Пушкина:

Захлопали отодвигаемые стулья, защелкали замки портфелей…

Вета натянула пальтишко, надвинула на глаза берет, выскочила на площадь и увидела высокого блондина. Он шагнул Вете навстречу, улыбнулся.

— Я не успел представиться, меня зовут Лева Лилиенталь.

Вета пожала протянутую Левину руку. Он не отставал.

— У меня предложение. Отпраздновать начало учебного года. Здесь в «Вене», это недалеко.

И прежде чем Вета успела ответить, ее крепко взяла под руку Лида Файнберг.

— Пошли, красавица. Здесь не принято отказываться. Особенно в те редкие дни, когда приглашает Лева Лилиенталь.

Они пересекли Исаакиевскую площадь. У Синего моста Вета увидала неуклюжее здание из серого гранита и спросила:

— А что это?

— Бывшее германское посольство, — пояснил Лева. Теперь у них здесь консульство. Посольство — в Москве.

Они перешли мост, повернули на Гороховую, остановились перед угловым домом с яркой вывеской «Вена»…

Они сидели в прокуренном зале, пили пиво из высоких белых кружек, высасывали белое мясо из раковых шеек. В таких заведениях Вета раньше никогда не бывала, и ей здесь нравилось. Лева пытался изображать завсегдатая. Он захмелел, стал громко читать Блока:

Лида Файнберг пила мало, но курила беспрерывно, прикуривала папиросу от папиросы.

— Я не люблю пива, — призналась она.

Вета заметила, что Лева уже сильно пьян. Ей захотелось домой.

— Может, пойдем домой? — спросила она Лиду.

— Сейчас пойдем, — ответила Лида. Вот только докурю.

Они оделись.

— Надо облегчиться, — сказала Лида и повела Вету в довольно грязный туалет. Дверей в кабинках не было.

— Не бойся, я тебя посторожу, — сказала Лида.

Они пошли на трамвайную остановку. Ветер усилился.

Когда переходили Мойку, Вета заметила, что вода сильно поднялась.

Лида прочитала:

— Кто это? — спросила Вета.

— Это Ахматова, — ответила Лида.

Подошел трамвай. Перед тем, как вскочить на подножку, Лида поцеловала Вету в губы.

… На следующий день, 23 сентября, случилось наводнение. Утро было спокойное и солнечное. Пока Вета ждала трамвая на остановке, небо затянуло, пошел мелкий дождь. Поднялся ветер, взметнув в воздух водяную пыль и желтые листья и надрывно загудев в проводах. Подошел трамвай, стал медленно пробиваться через лабиринт улиц к мостам. Нева была неспокойная, темно-лилового цвета, там и тут возникали пенные барашки. Вета успела заметить, что исчез пляж у Петропавловки, волны плескались у стен гранитных бастионов.

Лекций в тот день было мало. Часов в двенадцать погас свет, сказали, что вода затопила подстанцию. Вместе с кучкой студентов Вета вышла из зыбовского дворца, пошла вдоль площади Декабристов к Неве. Ей не было страшно, скорее весело. В голове вертелись строчки из «Медного всадника»:

На пути попадались водопроводные люки. В них угрожающе урчала вода.

На набережной было довольно много народу. Мальчишки бегали и весело визжали.

Вета подошла вплотную к гранитному парапету. Нева была совсем близко, в лицо Вете летела водяная пыль. Ей показалось, что мосты Лейтенанта Шмидта и Дворцовый съежились и осели, повисли над самой водой. У Горного института барахтался и непрестанно гудел черный пароходик.

Вета услышала крики и заметила, что стоит по щиколотку в воде, а веселые струйки разливаются во все стороны по гранитной мостовой. Вета бросилась бежать вместе со всеми. Спрыгнула на проезжую часть, там вода была глубже. Вета побежала в сторону Исаакия. По дороге чуть не угодила в водопроводный люк, оттуда с ревом вырывалась вода. Она где-то потеряла туфлю, чтоб бежать было удобней, скинула и вторую, осталась в чулках. Выскочила на тротуар, прижалась к какой-то решетке. Вода прибывала с каждой минутой. Вета стала пробираться вдоль решетки и не заметила, как оказалась у постамента Медному Всаднику. Там, наверху, между медных копыт притулился человек в косоворотке и махал ей рукой — давай сюда!

Вета поползла по гранитному постаменту, вскарабкалась по мокрым его уступам, уцепилась рукой за холодную змею. Парень протянул ей руку и потащил выше, к медным копытам. Вета прижалась спиной к холодным лошадиным ногам и стала смотреть вниз, на воду. Течение было быстрым, в воде проплывали поленья, бочки, разбитые ящики, шестиугольные торцы из разбитых деревянных мостовых.