Павел Долохов - Ленинград, Тифлис…

Парень крестился и причитал:

— Кара нам за прегрешения… За царя, за души невинно убиенных… За Григория, святого человека… Быть Петербургу пусту…

— Сумасшедший, — подумала Вета.

В ушах у нее гудел ветер, глаза слезились.

— Только бы не упасть, только бы не свалиться… — она, что было сил, вцепилась в холодные ноги коня.

Вета на мгновенье закрыла глаза. А когда открыла, прямо перед ней на набережной стоял автомобиль. Человек в белой папахе показывал на нее рукой. Двое солдат подобрались к ней, взяли на руки, понесли к машине…

Вета показала рукой на памятник:

— Там еще человек…

Солдат покачал головой:

— Там никого нет …

… Вета открывает глаза. Большая комната. Приглушенный свет. Она лежит на диване. Пытается приподняться. Женские руки осторожно опускают ее голову на подушку.

— Полежи, деточка. Все будет хорошо…

— Где я? — спрашивает Вета.

— Ты у хороших людей…

Чьи-то шаги. Вета поворачивает голову. Перед ней — полный человек с одутловатым лицом. Спрашивает тенорком:

— Ну, как она?

— Пришла в себя.

— Ну и отлично! Пусть отдохнет…

Человек уходит. Вета припоминает. Тот, что был в автомобиле, в белой папахе.

Женщина спрашивает Вету.

— Как тебя зовут, где ты живешь?

Вета отбарабанила:

— Елизавета Дадашева, Красных Зорь, дом 48, квартира 15.

— Как ты сказала, Дадашева? Ты из Тифлиса?

Вета кивнула. Женщина подвигается ближе и смотрит в упор на Вету.

— Скажи, Жорж Дадашев — твой отец?

Вета сглотнула слюну и кивнула опять.

— Вы знаете отца?

Женщина отворачивается и закуривает.

— Мы когда-то встречались. Давно…

— Как вас зовут? Может быть, я о вас слышала.

Женщина затягивается папиросой.

— Вряд ли. Сейчас меня зовут Соня Равич. Когда-то меня звали иначе. Ирина Габриелян…

Вета встала с диванчика. У нее немного кружилась голова.

— Я пойду.

Женщина довела Вету до передней.

В невидимой комнате надрывался тенорок:

— Грабителей и мародеров расстреливать на месте. Без пощады. Как нас учил Ильич…

Она вышла на лестницу. Обернулась. На входной двери висела медная табличка:

ЕВСЕЙ ГРИГОРЬЕВИЧ

ЗАРУЦКИЙ

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ ЛЕНСОВЕТА

На нижней лестничной площадке за небольшим столиком сидел красноармеец в синей фуражке. Когда Вета проходила мимо, он встал и козырнул.

Вета вышла на Каменноостровский. Было темно. Ветра не было. На небе ярко светила неестественно большая луна.

… Утром 7 ноября Евсей Заруцкий и Ирина на небольшой машине подъехали к Таврическому. Напротив дворца, на Шпалерной, стояли грузовики, на них — красные флаги, портреты Ленина, Маркса. Заруцкому и Ирине помогли забраться на грузовик. Около девяти появилась колонна демонстрантов. Свои, рабфаковцы. Красные флаги, портреты Ленина, Троцкого, Заруцкого. Лозунги: «Смерть бюрократизму! Долой правых!»

Заруцкий поднес к губам мегафон. Выкрикнул фальцетом:

— Товарищи! Уходя от нас, товарищ Ленин нам завещал …

— Товарищу Заруцкому ура! — неслось из колонны. А из мегафона раздавалось:

— Нет, нет и нет бюрократии! Не отдадим партию нэпманам и подкулачникам!

Рабфаковцы ликовали:

— Долой Сталина! Долой Бухарина! Ура!

На Шпалерной, со стороны Смольного и с боковых улиц, Таврической и Потемкинской, появились плотные колонны людей с красными повязками. Они смяли ряды рабфаковцев, прижали их к машинам. Кто-то из рабфаковцев попытался сопротивляться, в толпе замелькали кулаки. Рабфаковцев сбивали с ног, вырывали из рук портреты и лозунги.

Заруцкий силился перекричать толпу, но его уже не было слышно. Толпа внизу ревела:

— Смерть раскольникам! Смерть предателям!

Где-то совсем рядом раздался истерический визг:

— Бей жидов!

Заруцкий смертельно побледнел и опустил мегафон. Крепко сжал руку Ирины.

В кузов впрыгнуло несколько красноармейцев из отряда ОГПУ.

— Товарищ Заруцкий, товарищ Савич… В интересах вашей безопасности…

Их посадили в закрытую машину и куда-то повезли…

…Вета в доме на проспекте Красных Зорь бывала мало, уезжала рано утром, возвращалась поздно. А Марк первую неделю из дома почти не выходил. У него было рекомендательное письмо в Электротехнический институт, но идти туда он не торопился.

Большую часть дня Марк проводил в комнате Мишеньки, слушал его неторопливую трепотню. Мишенька рад был новому слушателю и, немного присочиняя, рассказывал трогательную историю своего отца, Исидора Годлевского. Тот родился в бедной еврейской семье в Лодзи, объехал пол-Европы и вот, представьте себе, стал полномочным представителем фирмы «Зингер» в Петербурге. Мебель, картины, книги с золотыми корешками — все это Исидорово наследство. Пятеро детей — и всех крестили, кого в православную, кого в лютеранскую веру… А потом — война, революция… Родители погибли на Украине, братья и сестры разбрелись по всему миру. Сам Мишенька с «красными» прошел всю Сибирь — бил Колчака. Теперь — квартуполномоченный, вечный студент Горного института…

За неделю Марк починил в квартире электропроводку, провел звонки во все комнаты, наладил протекавший кран в ванной. Часам к шести на кухне собирались все обитатели квартиры. Держали совет, как жить дальше. Жили они коммуной, деньги сдавали в общий котел. Беда в том, что денег обычно ни у кого не было. Катя Гросс — студентка-медичка. Деньги ей подкидывал престарелый отец — гинеколог с частной практикой — он жил в том же доме, на шестом этаже. Последнее время он часто болел, зарабатывает мало. Деньги водились у Ники Фредерикса, но он бывал у Кати Гросс нерегулярно, а свой взнос обычно сдавал натурой — деликатесами из германского консульства.

Когда все были в сборе, Мишенька достал потрепанную кожаную записную книжку и зачитал список благополучных знакомых. Жертву выбирали сообща:

— Абрамсон — жадина и у него невкусно… Базилевич — были уже два раза на той неделе… Буковский — уехал в Харьков… Давидович… пожалуй, подходит, давненько у него не бывали, и, помнится, кормили там неплохо…

Техника абордажа домов благополучных знакомых отработана до мелочей. Подходят часам к восьми, когда в петербургских домах обычно садятся за стол. Первыми в дверях появляются Мишенька и Ксюша.

— Семен Абрамович… Варвара Васильевна… сколько лет, сколько зим… Мы тут мимо проходили, дай, думаем, зайдем… Ах, да, мы, кажется, не вовремя, вы обедать собрались… Да нет, что вы, в другой раз… Ну, раз вы так настаиваете, чтоб хозяйку не обидеть… Да, дело в том, что мы тут не совсем одни… всем, можно сказать, беспутным домом…

На лестнице раздается молодецкий свист, и в дверь врываются все квартиранты, включая belle-mère и Серафиму, угловую жилицу. Хозяева заметно бледнеют, но путь к отступлению отрезан. Гости деловито располагаются за столом, и Ксюша, очаровательно воркуя, разливает хозяйские щи по тарелкам.