Фридрих Дюрренматт - Лабиринты

Латчер стягивает с себя спортивный костюм, под которым оказывается такой же, но красный и тоже с двойной белой каймой. Он снимает и этот костюм, оставшись в чем мать родила, подходит к тумбочке, на которой стоит бутылка со шнапсом, отвинчивает пробку, отпивает из горлышка; в окно снова влетает снежный вихрь. Латчер настоящий великан, мускулистый, загорелый, разве что волосы – они покрывают все тело – седые. Трактирщик стоит в дверях, его сын Зему пялится на Латчера, Фрида, низко опустив голову, отгибает край одеяла на застланной кровати.

– Раздевайся, Фрида, – требует Латчер. – Без женщины я спать не ложусь.

– Но… – подает голос Зему.

– Катись отсюда! – рявкает трактирщик. – Живо! – и закрывает дверь за собой и Зему. Грохоча сапогами, трактирщик спускается по лестнице. – Послушай меня, дурень. Иди запряги лошадей, да скажи Мексу Оксенблутту, пусть тоже едет на своей паре. Надо вытащить машину Ваути Лохера. Не вытащим – упустим шанс, а какой, тебе и не снилось! И цыц, не то всю жизнь будешь жалеть, что не дал ему переспать с твоей Фридой.

Две упряжки отправляются вытаскивать машину. Одна из лошадей Оксенблутта поскользнулась на склоне, сорвалась и покатилась в ущелье Флётенского ручья. Но утром «кадиллак» стоит во дворе «Медведя». Синее небо, слепящий солнечный свет, в кухне трактира сидят трактирщица и ее дочь Энни, здесь же и осунувшаяся после бессонной ночи Фрида. Они пьют кофе с молоком, хозяин «Медведя» тоже наливает себе кофе.

– Сказал, чтоб еще одна к нему пришла, – говорит Фрида, намазывая хлеб маслом.

– Даю тебе выходной. В зале жена управится, – решает трактирщик.

– Да нет же, – говорит Фрида, откусывая от бутерброда, – ему новую подавай.

Трактирщик пьет кофе.

– Между прочим, Лохер теперь не Лохер, а Лаатчер. Уолт Лаатчер, – сообщает он.

Женщины безмолвствуют. Наконец жена трактирщика спрашивает:

– А что вообще случилось-то?

– А то, что у нас есть шанс! Колоссальный шанс! – Трактирщик вскакивает, грохоча сапогами, взбегает по лестнице, распахивает дверь. Окно в комнате закрыто, Латчер в постели ест глазунью с ветчиной, из огромной чашки пьет кофе с молоком; бутылка на тумбочке пуста. Трактирщик докладывает, что машину вытащили и доставили.

– А с мертвецом что? – спрашивает Латчер.

– Привезли его сюда. Это старик Эбигер. А что это ты так интересуешься этим покойником?

– Так. Мало ли… – говорит Латчер. – А что, ключ зажигания торчит в стартере?

– Да он там не один, там целая связка ключей!

– Ключом зажигания открывается и багажник. – Латчер велит трактирщику принести чемодан сюда, в комнату. – И сам знаешь, – добавляет он, – что еще ты должен сюда доставить.

Трактирщик вертится юлой, затем сбегает по лестнице, во всю прыть мчится к машине и вскоре возвращается, волоча большой старый чемодан, штурмует лестницу, кладет чемодан на столик под окнами напротив кровати и, открыв крышку чемодана, замирает, остолбенело уставившись на пачки денег.

– Ох, сколько же тут? – спрашивает он осипшим голосом.

– Ровно четырнадцать миллионов.

Трактирщика осеняет:

– Выходит, ты знал, сколько нас тут хозяев осталось, в деревне-то?

– Я всегда хорошо информирован, – отвечает Латчер.

Трактирщик распахивает дверь и зовет: «Энни!» – раз десять. Энни появляется внизу у лестницы и удивленно спрашивает, что ему нужно.

– Сюда! – зовет трактирщик. – Скорей!

Энни поднимается по лестнице, трактирщик ловко вталкивает ее в комнату.

– Вот! – кричит он, тыча пальцем на деньги. – Вот он, наш шанс! – Он велит Энни раздеться и лечь в постель к Латчеру.

Энни протестует:

– Я ж только-только после конфирмации!

– Чушь, – обрывает ее трактирщик. – С Кригу Хинтеркрахеном спала уже. А матушка твоя, так та и до конфирмации со всеми гуляла.

Энни раздевается; трактирщик, стоя спиной к кровати, начинает пересчитывать пачки денег. Энни за его спиной вскрикивает. Трактирщик считает – в каждой пачке десять тысячных купюр; в окно ярко светит солнце, лучи бьют прямо в лицо трактирщику, но он продолжает считать деньги, за его спиной постанывает Энни. Нижняя половина окна не освещена солнцем, за окном темная крыша соседнего дома, трактирщик видит отражение в оконном стекле – ритмично подпрыгивающую голую спину Энни; он считает деньги – он уже насчитал пятьсот тысяч, но твердо намерен пересчитать все до последней бумажки; теперь в стекле видна могучая спина Латчера, она ходит ходуном вверх-вниз, как паровая машина на полных оборотах. Трактирщик считает, считает, Энни взвизгивает, трактирщик считает, он дошел до миллиона, наконец-то! – осталось еще тринадцать раз по столько, да-да, он своими глазами должен взглянуть на каждую банкноту.

– А теперь подать сюда Фриду! – командует Латчер.

– Но мне мало! – скулит Энни.

– Ну так я же тебе сейчас задам! – хохочет Латчер, кровать трясется, елозит по полу, разворачивается наискось, трактирщик считает, считает, солнце уже ушло от окна, отражение в стеклах делается все отчетливей, два миллиона.

– Не могу больше, – стонет Энни.

– Фриду сюда! – приказывает трактирщик и велит Энни привести Фриду, а заодно еще и Эйси Оксенблутт.

– И водки! Почему нет водки! – возмущается Латчер.

Трактирщик считает, считает, а за его спиной все начинается сначала: медленно, потом все быстрей, но теперь там обе – Фрида и Энни.

– Так придет Эйси или нет? – спрашивает трактирщик, а сам считает, считает, не пропуская ни единой бумажки.

– За ней… мать пошла, – отвечает Энни, сопя и охая, – за ней и… за Зузи… Хакер.

Трактирщик считает, считает, у него уже сильно трясутся руки, но он считает; иной раз, подумав, что сбился, заново пересчитывает пачку. Проходят часы, за окном стемнело, трактирщик зажигает свет, чтобы лучше видеть купюры, уже давно за его спиной все стихло – не слыхать ни скрипа пружин, ни сопения и пыхтения, скачки верхом закончились, а он все считает и считает. И вдруг на темном стекле опять появляется голая спина, скачущая вверх-вниз, – не то Эйси пришла, не то Зузи Хакер, трактирщик считает и считает. На дворе ночь давно, за спиной трактирщика все громче раздаются стоны, вздохи, хрип, визг, наконец рев. И трактирщик вскакивает с воплем:

– Ровно четырнадцать миллионов! Ровно! – Он выскакивает за дверь, вприпрыжку сбегает с лестницы, в трактирной зале уже собрались крестьяне, с трактирщика пот льет ручьями.

– Ровно четырнадцать миллионов, – сопя и отдуваясь, сообщает он. – Все пересчитал!

Едва не кувырнувшись на нижних ступеньках, так как на них тоже сидят трое, он идет к своему месту за длинным столом, садится рядом с Хегу Хинтеркрахеном, секретарем общины; за всеми столами сидят крестьяне. Секретарь интересуется, надо ли вести протокол собрания.