Олег Минкин - Правдивая история страны хламов. Сказка антиутопия

Гроза прекратилась так же внезапно, как и началась. И все услышали, как тонко зазвенели стекла и фарфоровая посуда. Со стен посыпались куски штукатурки. Дико заверещали женщины и, схватив на руки детей, кинулись вон из дома. Земля заходила ходуном, и над всем раздавался таинственно-зловещий скрежет – это двигались в пазах бревна Высокого квадратного забора. По счастью, все это продолжалось недолго, всего несколько минут. Правда, ужас, охвативший хламов, был настолько велик, что они еще долго не решались разойтись по домам, где в беспорядке валялись брошенные на произвол судьбы вещи.

Поутру между бревен Высокого квадратного забора была обнаружена длинная узкая щель, вьющаяся по всему периметру и образующая таинственные, похожие на кабалистические, знаки. В глубине щели можно было увидеть полупрозрачную густую жидкость, которая, однако, не находилась в состоянии покоя, а беспрерывно пульсировала. Что это было – выяснить никому не удалось. Но самое удивительное заключалось в том, что с краев трещины сочилось желтоватое водянистое месиво, и спустя некоторое время возле забора образовались светло-желтые лужицы с приятным запахом “Горькой полыни”. Наиболее смелые хламы, отважившиеся попробовать месиво на вкус, вскоре стали какими-то не такими: они то беспричинно хохотали, то начинали плакать навзрыд, пытаясь протиснуться в узкую щель в Высоком квадратном заборе. (Многие из них впоследствии покончили жизнь самоубийством).

Естественно, что подвижники с сиреневыми платками, завязанными вокруг шеи, сразу возненавидели неподвижников в сорочках, наспех заштопанных цветными нитками. И хотя неизвестно, кто из них в кого первым запустил непогашенной сигаретой, очевидно, однако, что привычка швыряться горящими окурками возникла из взаимной вражды. Вскоре никто уже не удивлялся, встретив подвижника или неподвижника с опаленными волосами или пластырем под глазом. И только писатель Свинтарей, вышедший впервые после возвращения со строительства канала прогуляться по проспекту Моралистов-Эквилибристов, не переставал удивляться. Он наблюдал, с какой ловкостью заклятые враги забрасывают друг друга окурками, слушал их ожесточенную перебранку, нечто вроде: “Самый лучший неподвижник – это покойник!” или “Когда твой дом будет гореть – хорошо бы руки погреть!” – и с тоской думал, что и одной искры достаточно, чтобы спалить всю Хламию вместе с хламами. Лицо бывшего народного писателя кривилось от сильной душевной боли, но никто из спорящих не замечал ни его самого, ни скорбного выражения его лица.

В ту ночь Свинтарей оказался около не закопанного еще канала, где когда-то шумели деревья Нескучного сада. Он присел на груду земли, которую, возможно, вытаскивал из канала собственными руками, и жадно вдохнул влажный, пропитанный запахом гниющей древесины воздух. Потом закинул голову и стал созерцать бесчисленные раскиданные по темно-синему квадрату неба звезды. Он, Свинтарей, был для них лишь мельчайшей теплой пылинкой, и им было все равно, кто он: мусорщик, народный писатель, подвижник, неподвижник или сам правитель Хламии… Красные звезды, белые, одинокие и двойные, гиганты и карлики… Свинтарей смежил веки, и перед ним возникли спиральные галактики, что с невероятной скоростью разлетаются в космосе, малиновые облака крабовидных туманностей, загадочные сверхплотные капли материи, от которых родятся Вселенные, и опасные черные дыры, вырваться из которых невозможно. Он представил себе вечность в виде бесконечно длинного Высокого квадратного забора, один конец которого начинается в Хламии, а другой исчезает в черном бархате ночного неба. В бездонный колодец этот можно войти, но вернуться оттуда нельзя, и никому не дано узнать, где ты и что с тобою.

Свинтарей огляделся: в кромешной темени летали, как светлячки, синие и желтые вспышки – это подвижники и неподвижники все еще забрасывали друг друга горящими окурками. И ему стало казаться, что одна из опасных черных дыр следит с высоты за бурым пятном на голубой планете, – пятном, окруженным не таким уж и Высоким квадратным забором.

Вернувшись домой, Свинтарей дописал последнюю страницу своей трагикомедии “Кому во Вселенной жить хорошо?” Никому – такое слово можно было прочесть в последней строке на последней странице трагикомедии… Ей-богу, хламы ни за что бы не ссорились и не забрасывали друг друга окурками, если бы они могли прочитать великие и в то же время простые мысли писателя Свинтарея.

Кабатчик Лажбель, почесываясь и вздыхая, сдвигал столы в один длинный ряд посреди зала. Теперь было уже невозможно определить, где тот столик, за которым совсем недавно сидел Шампанский, отмечая свой день рождения; где тот, за которым красовалась аристократка Гортензия Набиванка – ах, как чарующе она улыбалась, обмениваясь мудреными фразами с художником Кругелем Мантелем; где тот, за которым провел однажды вечер сам Биф Водаёт, бывший правитель Хламии; где столик, за которым Хитер Смитер – чтоб ему не дожить до завтра! – читал богемовцам свои красивые и маловразумительные стихи… От этой серой неопределенности Лажбелю стало неуютно в собственном кабачке. Он крепко загрустил и подумал, что вскоре и его кабачок, и он сам, и вообще все может превратиться в пепел и прах.

Кабатчик Лажбель сдвигал столы, а время мерно отсчитывало минуты, оставшиеся до начала исторической встречи руководителя подвижников Хитера Смитера и лидера неподвижников Смока Калывока. И грустные призраки, густой толпой витавшие над столиками “Сердцебиения”, в назначенный час взялись за руки и с беззвучным воплем навсегда покинули кабачок Лажбеля.

Около полудня в кабачке “Сердцебиение” раздался веселый гомон, который раз за разом заглушало звяканье бокалов и торопливее царапанье вилок. Еще поздней, как горох, посыпались никому не нужные уверения в вечной любви и дружбе. А под занавес исторических переговоров из-за празднично накрытого стола вылез надменный старец с величественно вздернутым подбородком, неизвестно как оказавшийся там. Все так и замерли, услышав постукивание его дорожкой трости. Слепец же с легкостью вскочил на стол и, переворачивая бокалы с остатками “Горькой полыни” и тарелки с объедками, важно продефилировал перед носом Хитера Смитера и Смока Калывока, уверенно стуча перед собой тростью, как если бы он шел не по столу, а по каменной мостовой проспекта Моралистов-Эквилибристов. Хитер Смитер и Смок Калывок, сидевшие до этого по-братски обнявшись, невольно отодвинулись друг от друга. И все присутствующие на банкете поняли, что дружеская встреча подвижников и иеподвижников безнадежно испорчена, и почувствовали бесплодность и тщету того, чего они пытались достигнуть.