Анна Козлова - F20

— Тебе будет лучше, — пообещала она, — уже завтра, вот увидишь.

Завтра мне не было лучше. Все то же оцепенение, равнодушие, скованность. Я не пошла в школу. Когда мама отбыла в свою клинику, а бабушка потащилась за пенсией, я постучалась к Толику. Он открыл мне и вернулся к занятию, от которого я его оторвала внезапным вторжением. Он сидел за столом, рвал листы А4 на мелкие клочки и курил.

— Толик, — прохрипела я, — что ты принимаешь?

— Седоквель, — ответил Толик, ничуть не удивившись.

— Слушай, Толик, — мне было так тяжело говорить, что на лбу выступил пот, — дай мне свой седоквель, мне очень плохо от залептина.

— Аза вообще дерьмо, — сказал Толик, — ходишь, как деревянный, и выворачивает круглые сутки.

Он встал из-за стола, подошел к шкафу и протянул мне початую упаковку.

— Наслаждайся, — сказал он.

Я приняла седоквель, и, как ни странно, мне полегчало. Я, конечно, по-прежнему была деревянной, но меня хотя бы не тошнило, и некоторые простейшие соображения удавалось удерживать в сознании. Скажем: дойти до своей комнаты. Закрыть задвижку в туалете. Глаза слипались, но не от желания спать, а от нежелания ничего вокруг видеть. Я легла на кровать Анютика и накрылась одеялом. Не знаю, сколько я так лежала, но вдруг почувствовала, что кто-то гладит меня по голове. Сквозь опущенные ресницы я увидела Сергея, он опять был в белой майке.

— Бедная девочка, — говорил он тихо, — бедная маленькая девочка.

Все бесполезно, подумала я.

Анютик сказала, что в вопросах совместимости с лекарством каждый шиз индивидуален. Кому-то подходит залептин, кому-то нет. Ей, например, на ура шел аминазин, хотя большинство в дурке от него просто загибалось. Главным, по ее мнению, было переждать весну, потом можно будет сократить дозу седоквеля или совсем его бросить. Во всяком случае, до осени. На седоквеле я закончила учебный год, правда, в дневнике были сплошняком тройки, но меня это в тот момент меньше всего волновало. Единственную пятерку по литературе мне обеспечил, несомненно, седоквель — целыми днями я лежала на диване и читала. Сначала художественную литературу, за месяц я прочла все, что собирало пыль у нас дома. Потом пришлось читать книги по обустройству огорода, которые собирала зачем-то мама, на это у меня ушло четыре дня, после них я начала плотно осваивать медицинские справочники бабушки. Лекарство действовало на меня странно. До него мой мозг был квартирой с большим количеством заполненных истерической похабщиной комнат и огромным длинным коридором, который должен был соединять их, то есть обеспечивать элементарную причинно-следственную связь между мыслительными импульсами, но почему-то не обеспечивал. Мысли наскакивали одна на другую, члены прыгали на тетрадках по алгебре, из стен выходили мертвые и включали шоу Жени Шаден. Седоквель навел в этом бардаке порядок, но тоже своеобразный. Как новый хозяин дома, про который поговаривают, что раньше там был притон, он запер все комнаты и расчистил коридор. Теперь мои мысли не могли выбраться из-под замков, зато открылись бесконечные пространства, требующие причинно-следственного заполнения. Я читала страницу и запоминала ее в мельчайших подробностях. Вечером Анютик меня проверяла.

— Брадиаритмия! — азартно выкрикивала Анютик, держа на коленях «Справочник терапевта».

— Синдром слабости синусового узла используется для обозначения нарушений функций синусового узла, приводящих к брадиаритмии, — тарабанила я.

Я помнила не только текст, но даже страницу, на которой он был напечатан. Я помнила, в какой части страницы находилась статья про брадиаритмию, и что выше нее был конец статьи про брадикардию, а ниже — статья про бред, но короткая, со ссылкой на раздел «Психические и психоневрологические заболевания».

Анютик закончила год с двумя двойками — по русскому и по алгебре, Марина Александровна, по понятным причинам, отказалась с ней заниматься. Маму вызвала классная руководительница, не для того даже, чтобы ругаться, а просто, чтобы понять, как дальше быть с Анютиком. Мама подарила ей шанель номер пять и пообещала, что за лето Анютик обязательно подтянет русский и математику.

— Алгебру, — подсказала классная, — математика у нас была в начальной школе.

В первых числах июня позвонил папа и предложил забрать нас с Анютиком на летние каникулы. Мама с бабушкой изо всех сил противились. Не тому, конечно, чтобы мы провели хотя бы лето в относительной чистоте и достатке, а разлагающему влиянию папиных шлюх. Бабушка даже вообразить не могла такого кошмара, чтобы ее внучки жили в доме, где обитает еще и женщина, с которой понятно в каких отношениях состоит их отец. Что касалось отношений мамы и Толика, то они, разумеется, были «нормальными», а вот спрогнозировать папино поведение бабушка не могла. А вдруг он решит заниматься со своей шлюхой сексом прямо у нас на глазах? Меня, впрочем, даже такая экзотическая перспектива не слишком пугала — все свое детство я только и слышала, что про папиных шлюх, и провести летние каникулы, наблюдая их в действии, казалось в чем-то даже логичным.

Утром пятого июня папа привез нас в свой дом. В кухне заменили столешницу. Среди сковородок розовой меди теперь хозяйничала некая Таня, тоже с приличным бюстом, как папа любил. Таня встретила нас приветливо. Папа побыл дома минут двадцать и, убедившись, что все хорошо, уехал на работу. Мы с Таней приготовили обед, сходили в магазин за мороженым, а потом засели в саду. Таня выражала большую радость от того, что мы, наконец, к ним приехали, потому, что папа по нам скучает. Анютик сказала, что хочет спать, Таня отправила ее в дом. Потом приехал папа, мы жарили шашлык, и Анютик выпала из поля нашего внимания. Конечно, Таня наивно верила, что она спит, но уж мы-то с папой могли бы предположить, что это не так. Наутро выяснилось, что Анютик обокрала Таню. Она вытащила ее драгоценности из бархатных коробочек, в которых папа их дарил, и спустила в унитаз. Зачем она это сделала, Анютик ответить не могла. Таня плакала и все время трясла свои коробочки, как будто надеясь, что хоть одно колечко Анютик пропустила и вот сейчас оно выпадет. Папа наорал на Таню. Чтобы она заткнула свою пасть, вытерла сопли и так далее. Потом он посадил нас в машину и привез обратно домой. Он высадил нас у подъезда и уехал. Анютик побежала набирать код.

— Подожди, — сказала я.

Она остановилась. Я подошла к ней и изо всех сил дала ей в морду.

Дачи у нас не было, но зато она была у матери Толика, бывшей советской актрисы. Толик позвонил ей и спросил, не согласится ли она подержать нас с Анютиком у себя пару месяцев? Она почему-то согласилась. На следующий день мы с мамой сели в электричку и поехали на Клязьму. Мама Толика, Елена Борисовна, ждала нас на перроне. На ней была черная шляпа с огромными полями, сарафан и круглые черные очки. Мама сунула ей деньги, Елена Борисовна лепетала про прекрасное питание, которым она нас обеспечит. Якобы каждый день она будет варить суп. Мама отмахнулась, какой суп, не мучайте себя, они и сардельки отлично съедят. Ну, что вы, сказала Елена Борисовна, детям нельзя сардельки. А как Толя? — спросила она, когда до маминой обратной электрички оставалась ровно минута.