Array Шэнь Жун - Царь-дерево

— Циньцинь, сестренка! — не сдержавшись, зарыдала она. — Прояви свои чары на том свете, спаси Чэнь Юя!..

Выждав некоторое время, Пэн Шукуй поднял Цзюйцзюй. Бросил последний взгляд на стройку, на могилы. Ушло, все ушло в прошлое: гром взрывных работ, стук отбойных молотков, грохот обвалов. Погибшие на стройке боевые друзья спят вечным сном. А им с Цзюйцзюй, оставшимся в живых, еще нести по жизни тяжелый крест, пройти до конца путь, отмеренный им судьбой.

Прощайте, Ван Шичжун, Сунь Дачжуан! Прощайте, Лю Циньцинь, Усач! Прощайте, любимый комбат, уснувшие навек боевые друзья!

Поддерживая за руку Цзюйцзюй, Пэн Шукуй направился на север, тяжело ступая по глубокому снегу. Жгучий северо-западный ветер трепал пустой рукав Цзюйцзюй. А снег все кружился, кружился, постепенно занося ровные цепочки их следов.

Инь Сюйшэн вернулся из госпиталя в расположение части специально для того, чтобы проститься с Пэн Шукуем. За пять месяцев, в течение которых они вместе находились в госпитале, в одном и том же хирургическом отделении, Пэн Шукуй ни разу не зашел к нему в палату, так же, как и Инь ни разу не зашел к Пэн Шукую. Он не решался. Он не смел видеться ни с кем из их роты. Сердце его горело, не переставая ни днем, ни ночью, как в пекле. Он всегда был уверен в правильности избранной им жизненной линии. Однако после бедствия на Луншаньской стройке от этой уверенности не осталось и следа. Он не мог понять, почему, ради чего мог появиться на месте бедствия в критический момент брошенный в тюрьму Го Цзиньтай. Он не мог понять, откуда у разжалованного комбата была такая мощная притягательная сила. Он не мог понять, почему в тот роковой момент, когда они оба находились между жизнью и смертью, Го Цзиньтай оставил себе смерть, а шанс выжить отдал человеку, который так жестоко его притеснял. Исходя из своего жизненного кредо, он и не должен был понять. Ему нужно было все осмысливать заново.

Когда он только-только вступил в армию, в душе у него жили наивные идеалы и представления. Он мечтал добиться успеха, выдвинуться. В этом, вообще говоря, не было ничего предосудительного. Но в определенный период героем считали того, кто отличался в военном мастерстве. Тут Инь Сюйшэн почти никакого преимущества перед другими не имел и только хлопал глазами, видя, какие чудеса физической подготовки показывает его земляк Пэн Шукуй, в одно время с ним вступивший в армию. Когда же «подули другие ветры» и на первый план стала выдвигаться политика, он почувствовал, что настал черед и ему показать, на что он способен. Он был грамотен, смекалист, и отличиться ему было нетрудно, был бы нужный настрой в голове, была бы живость в глазах. Не жалея труда и сил, он по выходным дням ходил в ближний городок и собирал там арбузные корки для откорма свиней. Цель его была в том, чтобы осуществить задуманное дело, а вовсе не в стремлении совершить потрясающий подвиг. Когда в газетах было опубликовано сообщение о его делах, когда его пригласили выступить с докладом об этом, он поначалу заикался и краснел. Но когда за этим пришли слава и положение, он, потрясенный и ошеломленный, воспрял духом.

После того как он занял положение заметно более высокое, чем Пэн Шукуй, его временами стало охватывать чувство беспокойства. Однако жизнь в конце концов шепнула ему на ухо один «секрет»: «судьба выбирает достойного». И он успокоился. Исходя из такого жизненного кредо, он постепенно запрятал свои чувства, свою совесть в самые потаенные закоулки души. Чтобы угодить начальству, он использовал в качестве приманки обещание повысить в должности и заставил Пэн Шукуя выступить с разоблачением Го Цзиньтая. Чтобы убрать препятствие на пути своего продвижения по службе, он торопился загнать в смертельный тупик Го Цзиньтая. Ради достижения политического успеха он путем поощрения заставил тяжелобольного бойца положить свою жизнь, выполняя непосильную работу, и изваял таким жестоким образом «классический пример» человека, который «не боится трудностей, не боится смерти».

Пинок, который дал ему Го Цзиньтай, не только спас ему жизнь, но и посадил его на скамью суда собственной совести. Заржавевший замок открылся. Он с трудом выносил муки нечистой совести. Он жаждал искупить вину, сбросить с себя этот груз, жаждал пощады, жаждал той легкости, которая наступает после искупления вины. И сюда он спешил проводить Пэн Шукуя в надежде, что ему представится такая возможность. Он думал, что Пэн Шукуй будет ругать его на чем свет стоит. Он надеялся на это. Он даже надеялся, что тот станет бить его, задаст ему хорошую трепку. И тогда, может быть, придет его душе облегчение. Но этой надежде не суждено было сбыться. Он опоздал. Пельмени, приготовленные в роте по случаю проводов, остались нетронутыми. Пэн Шукуй и Цзюйцзюй ушли из расположения части потихоньку.

Вестовой передал Инь Сюйшэну обмундирование и письмо от Пэн Шукуя. Это его удивило, и он торопливо вскрыл конверт.

«Политрук Инь!

Мы с Цзюйцзюй уходим. Мы уезжаем не в родные края, а очень-очень далеко. Может быть, в этой жизни мы с тобой больше уже не увидимся. Так что это письмо — мое прощание с тобой.

Ты был моим начальником, моим товарищем, земляком, в общем, что ни говори, а мы вместе прослужили целых девять лет. За эти девять лет между нами часто возникали трения, но не будем об этом говорить. По правде говоря, я ненавидел тебя, ненавидел до скрежета зубовного. Но теперь я думаю, что ненавидеть тебя несправедливо. В самый опасный момент ты все же находился среди бойцов, вместе со всей ротой встретил смертельную опасность. И поэтому я подумал, что совесть у тебя есть!

Я уезжаю. Ты же еще остаешься командиром для бойцов. Одного хочу тебе пожелать — будь правдивее. Если что случится, больше думай о бойцах. Они ведь еще молодые! Это просьба старого солдата к политруку!

Теперь вот о чем: полгода назад ты послал моим родным сорок юаней, которые я за все это время так и не смог тебе вернуть. Оставляю тебе тридцать юаней — все, что у меня осталось после вычета расходов на дорогу. В счет недостающих десяти юаней оставляю тебе обмундирование. Надеюсь, что ты извинишь меня.

С приветом

Письмо выпало из его рук и спланировало на пол. Закрыв лицо руками, он медленно опустился на корточки. Слезы текли у него между пальцев. Прошло немало времени, прежде чем он встал, взял под мышку обмундирование и торопливо пошел в сторону обрыва Лунтоу.

Он поднялся на обрыв. Там было пустынно, только снег кружил между могилами. На снегу еле просматривались две цепочки следов — Пэн Шукуй и Цзюйцзюй давно уже ушли. Он лишь издали смотрел на эти девятнадцать могил, занесенных снегом, не решаясь подойти поближе. Овеваемый метелью, он долго стоял, мучаясь горестной мыслью о том, что перед покойными ему уже никогда не искупить своей вины.