Карлос Фуэнтес - Избранное

Они спускались вниз по винтовой лестнице.

«Мне казалось, тут, в доме, плакал ребенок. Трудно сказать, может, это был не плач, а завывание сирены».

Но ему виделся покинутый ребенок. Они спускались на ощупь, в полной темноте. Когда вышли на улицу, им почудилось, что там светлый день. Мигель сказал: «N0 ракагап». И женщины ответили ему: «N0 ракагап». Во тьме, наверное, юноши сбились с пути, потому что одна из женщин, догнав их, сказала: «Туда нельзя, идемте с нами».

Когда глаза привыкли к ночной мгле, они увидели, что лежат ничком на тротуаре. Взрыв отгородил их от вражеских пулеметов. Улица была завалена. Он вдохнул пыль и запах пота лежавших рядом женщин. Повернул голову, чтобы увидеть их лица, но увидел только берет и вязаную шапочку. Наконец одна из девушек подняла лицо, тряхнула каштановыми волосами, запорошенными известковой пылью, и сказала:

- Я - Долорес.

- Я - Лоренсо, а это Мигель.

- Я - Мигель.

- Мы отстали от части.

- А мы были в четвертом корпусе,

- Как выберемся отсюда?

- Надо сделать крюк и перейти через мост.

- Вы знаете эти места?

- Мигель знает.

- Да, я знаю.

- А ты откуда?

- Я мексиканец.

- Ну, тогда мы запросто поймем друг друга.

Самолеты улетели, и все встали. Девушки - в берете и вязаной шапочке -назвали свои имена: Нури и Мария, а они повторили

свои. Долорес была в брюках и куртке, а обе ее подруги - в плащах, с мешками за спиной. Они пошли гуськом по пустынной улице вдоль стен высоких домов, под балконами, под темными окнами, раскрытыми, как в летний день. Они слышали

непрерывную пальбу, но не знали, где стреляют. Иногда под ногами хрустели битые стекла, или Мигель, шедший впереди, предупреждал их, чтобы не запутались в проводах. У перекрестка

на них залаяла собака, и Мигель швырнул в нее камнем. На одном из балконов сидел в качалке старик, который не повернул

к ним своей обмотанной желтым шарфом головы, и они так и не поняли, что он там делает: ждет ли кого или встречает восход солнца. Старик не взглянул на них.

Он глубоко вздохнул. Городок остался позади; они вышли на поле, окаймленное голыми тополями. Этой осенью никто не собирал опавшие листья, прелые, шуршавшие под ногами. Он посмотрел на ноги Мигеля, обмотанные намокшими тряпками, и опять хотел было предложить ему свои сапоги. Но друг так уверенно ступал по земле своими крепкими, стройными ногами, что он понял - незачем предлагать то, чего не требуется. Там вдали, темнели горные склоны. Может быть, тогда сапоги Мигелю понадобятся. А сейчас - нет. Сейчас перед ними был мост под которым бежала бурливая глубокая река, и все остановились, глядя на нее.

- Я думал, она замерзла. - Он с досады махнул рукой.

- Реки Испании никогда не замерзают,- тихо проговорил Мигель,- они всегда шумят.

- Ну и что? - спросила у Лоренсо Долорес.

- А то, что тогда можно было бы не идти по мосту.

- Почему? - спросила Мария, и все три - с широко раскрытыми глазами -стали похожи на любопытных девочек.

Мигель сказал:

- Потому что мосты обычно заминированы.

Они стояли не шевелясь. Их словно околдовала быстрая белая река, шумевшая внизу. Наконец Мигель поднял голову, посмотрел на горы и сказал:

- Если мы перейдем мост, то сможем добраться до гор, а оттуда - до границы. Если не перейдем, нас расстреляют...

- Значит?..- сказала Мария, едва сдерживая рыдание. И в первый раз мужчины увидели ее остекленевшие, усталые глаза.

- Значит, мы проиграли! - вскричал Мигель, сжав кулаки и качнувшись к земле, словно искал винтовку в грудах черных листьев.- Значит, отступать нам некуда! Значит, нет у нас ни авиации, ни артиллерии, ничего!

Он не шевелился. И все глядели на Мигеля, пока Долорес, пока горячая рука Долорес, пять пальцев, согретых под мышкой, не коснулись пяти пальцев юноши, и он понял. Она посмотрела ему в глаза, и он - тоже впервые - заглянул в ее глаза. Она прищурилась и увидела зеленые зрачки, зеленые, как море у наших берегов. А он увидел разметавшиеся волосы, покрасневшие от холода щеки и пухлые пересохшие губы. Трое остальных не смотрели друг на друга. Взявшись за руки, они - он и она - пошли к мосту. Он на мгновение заколебался, она - нет. Их согревали десять переплетенных пальцев - первое тепло, которое он ощутил за все эти месяцы.

«...Первое тепло, которое я ощутил за все эти месяцы медленного отступления к Каталонии и Пиренеям... »

Они не слышали ничего, кроме шума реки внизу и скрипа деревянных досок под ногами. Мигель и девушки кричали им что-то с берега, но они все равно их не слышали. Мост становился длиннее и длиннее, словно вел не через бурную речку, а через океан.

«Сердце мое колотилось. И биение это, наверно, отдавалось в моей руке, потому что Лола 35 35 Уменьшительное от Долорес. подняла ее к своей груди, и я почувствовал удары ее сердца... »

Тогда они пошли бок о бок без страха, и мост сразу стал короче.

На другом берегу перед ними предстало невиданное зрелище. Огромный голый вяз, белый и прекрасный. Не снег его покрывал, а сверкавший иней, сверкавший ночью, как бриллианты. Он чувствовал тяжесть ружья на плече, тяжесть в ногах, свинцовую тяжесть, которая припаивала ноги к мосту. И каким легким, искристым и белым показался ему этот ожидавший их вяз. Он сжал пальцы Долорес. Их обоих слепил ледяной ветер. Он закрыл глаза.

«Я закрыл глаза, папа, и тут же открыл, страшась, что дерева уже нет...»

Вот ноги ступили на землю. Оба остановились на секунду и, не оглядываясь, вместе устремились к вязу, не слыша криков Мигеля и девушек, не видя, как те перебегали мост. Они обнимали белый, покрытый инеем, голый ствол. Они трясли его, а ледяные жемчужины падали им на головы. Их руки, обнимавшие дерево, встретились, и они отпрянули от ствола, чтобы броситься в объятия друг другу. Он нежно гладил лоб Долорес, а она - его затылок. Она откинула голову, чтобы он увидел ее влажные глаза и приоткрытый рот; уткнулась лицом в грудь юноши, снова подняла глаза и протянула ему свои губы - прежде чем их окружили товарищи, которые не стали обнимать дерево, как это сделали они...

«...какая ты теплая, Лола, какая теплая, и как я тебя уже люблю».

Они сделали привал на склоне хребта, у самой кромки снежного покрывала. Парни принесли хворосту и разожгли костер. Он сел рядом с Лолой и снова взял ее за руку. Мария вынула из рюкзака разбитую миску, наполнила снегом и поставила на огонь; затем достала кусок козьего сыра. Нури, смеясь, вытащила из-за пазухи смятые пакетики чая «Липтон», и всем тоже стало смешно при виде физиономии английского капитана, глядевшего с этикетки.

Нури рассказала, что до падения Барселоны американцы присылали туда табак, чай и сгущенное молоко.

Нури, веселая толстушка, до войны работала на текстильной фабрике. А Мария вспоминала те дни, когда она училась в Мадриде и жила в студенческом общежитии; рассказывала о том, как участвовала в демонстрациях против Примо де Риверы, как плакала на пьесах Гарсиа Лорки.