Патрик Рамбо - Шел снег

Последнее слово Себастьян произнес вслух, и это услышал кучер:

— И почему это я идиот, милейший?

Себастьян ничего не ответил и зашагал прочь. Он вышел из себя, дрожал от ярости, и как же ему было одиноко! Вокруг — со всем смирившиеся чиновники с кокардами на шляпах, как будто те отхлынувшие и укрощенные по приказу императора языки пламени. Кучер на одном из фургонов все-таки осмелился выехать на улицу, охваченную пожаром только с одной стороны. Однако смельчак не проехал и десятка метров, как его фургон запылал ярким пламенем.

— Ну что, не берут тебя с собой? — окликнул Себастьяна один из жандармов, которые устроили бивак у крепостной стены и в серебряной вазе готовили пунш.

— Это ямайский ром из сахарного тростника, — пояснил жандарм. — Перед тем как согреться у костра, не лучше ли погреться изнутри? Очень помогает в нашем деле.

Себастьян снял мешок, присел на корточки и взял у весельчака-жандарма ярко-красный черпачок, опустил его в ром и выпил маленькими глотками. Пунш пощипывал язык, гортань, приятно расходился по телу. После второго черпачка он начисто забыл о черном дыме и угольной пыли, падающей ему на шляпу и плечи. После третьего Себастьян, как настоящий художник-эстет, оценил всю красоту пожара. А после четвертого черпачка он с трудом встал и поблагодарил сидевших у костра жандармов. Те блаженно улыбались, щуря покрасневшие глаза.

Себастьян потащил по мостовой свой мешок, словно вел собаку на поводке. Шагал он широко, качаясь из стороны в сторону, но при этом все же сохранял равновесие. Интендантские коляски заполнили всю улицу. Полный мужчина утирал лоб носовым платком и ругался со своим соседом, восседавшим среди скрипок, мешков муки и ящиков с вином. Это был господин Бейль, уполномоченный по снабжению продовольствием. Себастьян его немного знал: однажды они целый вечер беседовали о Руссо, высказывая порой противоречивые взгляды и оценки. Себастьян не очень уверенно стоял на ногах и мутными глазами смотрел на Бейля:

— А, кого я вижу! — обрадовался господин Бейль. — Вот кто знает толк в чтении! Да вас сам Бог мне послал, господин секретарь. А я уж думал, что доведется ехать с этими шимпанзе в костюмах, — он подал руку Себастьяну. — Вы только посмотрите, что я прихватил в библиотеке в этом красивом белом доме, you see? Томик Честерфилда и «Faceties» Вольтера. Я вам его уступлю, у меня есть отдельный том из полного собрания сочинений. Я так считаю: пусть эти книги будут лучше у меня, а не в огне. У вас есть транспорт?

— Нет…

— И у меня теперь нет. Слуги полностью загрузили мою коляску багажом, и мне пришлось посадить туда зануду Дебонэра. Вы знаете, кто это?

— Нет…

— Аудитор из Государственного Совета, а потому такой зануда.

— Вы знаете, я что-то не склонен к разговору…

— Понимаю, понимаю. Ведь мы с вами в толпе мужланов. А этот пожар!.. Это же такое прекрасное зрелище, но чтобы им по-настоящему насладиться, его нужно созерцать одному. Жаль, что такой спектакль довелось смотреть с этой неотесанной публикой, которая с полнейшим безразличием будет смотреть и на Колизей, и на Неаполитанский залив. И вот еще…

— Да, да, господин Бейль…

— Если бы вы знали, какая у меня ужасная зубная боль!

Он схватился за щеку, а Себастьян, оглушенный пуншем, не сказав ни слова, пошел дальше. Чиновники норовили захватить места в переполненных каретах, спорили, ругались, угрожали друг другу. Коллеги по работе не стеснялись в выражениях и крыли правду-матку.

От неопределенности и страха у людей не выдерживали нервы, а отъезд затягивался. Тем временем пожар продолжал пожирать Москву. Кавалеристы ехали рядом с повозками. Время от времени всадники отлучались на разведку и на расчистку дороги. Себастьян сидел на своем мешке, подперев голову руками. Глаза его невольно закрывались, но пунш никак не подействовал на его память. В голову пришли слова дорогого его сердцу Сенеки: «Все следует воспринимать легко и переносить с хорошим настроением; гуманнее смеяться от жизни, чем плакать от нее». Вот какой я гуманист, подумал Себастьян и икнул. Икота перешла в смех, а смех — в громкий неудержимый хохот. Пассажиры повозок с любопытством смотрели на смеющегося юношу. «Сошел с ума бедняга», — вздохнул кучер. «Есть от чего», — вторил ему голос пассажира…

Себастьян резко подскочил, словно от укола. Его рукав уже начал дымиться. Он торопливо погасил тлеющую ткань. Сколько же он проспал? Все давным-давно уехали. Никому до него не было дела. Один-одинешенек на пустынном бульваре. Страшно болела голова, не повернуть шею. Послышались удары молотка. Нет, это топот копыт и грохот колес по мостовой. В дыму показались всадники. Странно смотрелись в отсветах пожара их головные уборы. На первом — огромная меховая шапка, у остальных — татарские чалмы, казацкие папахи, желтые медные каски. Всадники приближались, и Себастьян уже мог различить их форму. Это русские, вон какие на них сапоги с задранными носами… Какой-то специальный отряд?.. У первого длинный нос, светлые галльские усы, зеленый гвардейский мундир. Следом скачет аббат в задранной по пояс сутане, за ним — кавалеристы в длинных разноцветных кафтанах с кривыми турецкими саблями на поясе. Позади отряда катится повозка. Невысокие длинногривые лошади нагружены трофеями. Разношерстная команда остановилась перед Себастьяном. Он встал, полагая, что сейчас его расстреляют. «Вот и дошутился! Вот тебе и пунш, вот тебе и потеря сил…» Два всадника стали перешептываться, а их командир заговорил по-французски:

— Здесь нельзя оставаться, господин Рок, — поджаритесь, как отбивная.

— Вы знаете мое имя?

— Ну как же, Руан, прядильня…

— Вы из Нормандии?

— Эрбини, вам это ни о чем не говорит? Эрбини, это возле Кантло, перед самым Круасе.

— Помню, я помню замок, да-да, липы, пологий луг тянется прямо к Сене…

— Это моя фамилия, а после смерти отца и мой дом. Наши отцы были знакомы.

— А, так вы — д’Эрбини!

— Полен! Уложи мешок господина Рока вместе с моей сумкой. А ты, Бонэ, уступи ему лошадку. Пойдешь пешком. Будешь знать, как строить из себя священника.

— Я сам пойду пешком, — возразил Себастьян.

— Нет. Пойдет Бонэ. Я хочу наказать этого бездельника. Надоел со своей сутаной…

— Но есть же лошадь Мартинона, — пытался огрызаться драгун.

— Ты думаешь, ей легко тащить наши вещи и провиант? И вообще, это приказ, черт возьми!

Не торопясь, объезжая пожары, они двинулись по свободным улицам и вскоре оказались за городом. К шуму огня и треску рушившихся крыш добавился вой собак, которых, по здешнему обычаю, хозяева сажали на цепь у своих домов. Теперь брошенные псы горели в огне. Себастьян видел, как под колоннадой большого роскошного дома обезумевшие от жара животные отчаянно рвались с раскалившихся железных цепей… Увы, металл не поддавался, а огонь наступал. Бедные псы метались из стороны в сторону, подпрыгивали, тщетно пытаясь спастись. Но вот снопы искр и угольев от падающих горящих балок накрыли собак. Шерсть на них мгновенно воспламенилась, раздался последний жалобный визг, и псы сгорели заживо.