Патрик Рамбо - Шел снег

— Однако в поджоге огорода он обвинял христиан…

— Забудьте Светония и злые языки. Император повелел провести расследование, и именно простые римляне заподозрили в пожаре христиан. Главари секты лишь посмеивались во время всеобщей беды! Христиан преследовали не за веру, а за их упрямое нежелание подчиняться законам. Да, были и жестокие репрессии, но продолжались они совсем недолго. При Нероне христиан погибло значительно меньше, чем при добром Марке Аврелии…

— Хорошо, господин Бейль, а что все-таки скажут о нас?

— Да уж ничего хорошего не скажут, господин секретарь. Хотите еще инжиру?

Все следующее утро Москва продолжала гореть. Себастьян Рок нашел свое рабочее место в Петровском замке. Построенный в стиле барокко, каменный замок с греческими башнями и татарскими стенами был летней резиденцией русских царей. В центре огромного круглого зала, прямо под куполом, из которого лился ясный свет, Наполеон разложил подробную карту России, заляпанную восковыми и чернильными пятнами. Толстощекий, растрепанный барон Баклер д’Альб, руководитель инженерно-географической службы, ползал на четвереньках, втыкая разноцветные булавки на позициях русской и французской армий. Император просчитывал возможные движения войск Кутузова:

— До Петербурга рукой подать: пятнадцать переходов, не более, — промолвил после долгого молчания Наполеон. — Наши разведчики утверждают, что путь на северную столицу свободен.

— Впереди зима, сир. Благоразумно ли проводить зимовку на самом севере? — усомнился Бертье.

Начальник главного штаба и присутствующие офицеры задумались, а император продолжал:

— Царь боится этого наступления и уже распорядился переправить в Лондон свои архивы и сокровища.

— Эту информацию мы получили от казаков, но откуда они знают о намерениях царя? Быть может, они нас просто дурачат?

— Успокойтесь, трусишки! Сообщения Мюрата снимают все сомнения. Русская армия деморализована. Неаполитанский король передает, что солдаты дезертируют, а казаки просятся к нему на службу.

— Казаки восхищаются отвагой Неаполитанского короля, сир, но ведь вы знаете…

— Говорите же!

— Убедить в чем-то Мюрата несложно, если ему подольстить.

— Не будем забывать, — подхватил разговор Дюрок, — что Неаполитанский король воюет в арьергарде. Где прошла армия Кутузова?

— Вот здесь, с этой стороны, севернее этой точки.

— В этом мы не до конца уверены, сир.

— Знаю я, как он рассуждает, этот кривой.

— А не следует ли нам опуститься южнее, в плодородные края, и восстановить наши потери?

— Это куда?

— Пожалуй, в район Калуги.

— Покажите мне эту Калигулу!

— Калугу, сир, она под вашей левой ногой…

— Это все предположения.

По примеру географа, Наполеон опустился на четвереньки и принялся переставлять булавки, комментируя свои действия:

— Подразделения итальянского вице-короля выходят на дорогу на Петербург, вот здесь. Остальные войска сделают вид, что направляются следом. На самом деле они будут лишь поддержкой вице-королю, понимаете? Арьергард будет удерживать предместья Москвы. На равнинах наши колонны сделают круг, присоединятся к баварцам под командованием Гувиона-Сен-Сира и окажутся в тылу у русских…

— Браво, сир! — воскликнул принц Евгений Богарне, лысоватый итальянский вице-король с короткими усиками.

— О, нет, сир. А если Кутузов пойдет на Калугу, чтобы перерезать нам путь к отступлению?

— Бертье! Кто вам говорит об отступлении? Я не могу отступать. Вы что, желаете, чтобы я потерял достоинство и престиж? За миром я сам пойду в Петербург!

— Если бы царь хотел вести переговоры, он не стал бы разрушать Москву.

— Александр меня уважает, и он не велел сжечь столицу!

— Сир, — вставил свое слово начальник интендантской службы граф Дарю. — Было бы лучше всего выйти из игры еще до зимы. Люди на исходе сил.

— Это не люди, а солдаты!

— Но ведь и солдатам надо чем-то питаться…

— Как только покончим с этим чертовым пожаром, мы пойдем в подвалы, найдем там и кожу, и шкуры для зимовки.

— А продукты?

— Найдем и продукты. Если понадобится, провиант доставят из Данцига!

Стоя на четвереньках, император, уткнувшись носом в карту, воодушевленно говорил о будущем России. Он перестроит эту страну по своему усмотрению, проложит дороги по болотам, поднимет урожаи, проведет блестящие кавалерийские атаки, одержит несметное количество побед. Парадным маршем следуя на Петербург, он лоб в лоб стукнулся с географом, вскрикнул и обругал беднягу на корсиканском наречии. Никто и не подумал улыбнуться. Судьба ста тысяч человек зависела от одного-единственного слова, хотя все отлично понимали, что действительность никаким капризом не изменить.

Огонь добрался и до каменной церкви, где укрывались комедианты. Широкая площадь отделяла церковь от горящих домов, и пламя погасло достаточно далеко от паперти. Однако жара на улице стояла невыносимая. Орнелла и Катрин, завернувшись в скатерти, попытались сделать несколько шагов по горячим ступенькам и тут же бегом вернулись в церковь, мокрые от пота. Артисты мучались не столько от голода, сколько от жажды: во рту настолько пересохло, что все забыли, что такое слюна. Уезжая, капитан д’Эрбини оставил для них бочонок водки, но алкоголь — совсем не та жидкость, которой можно утолить жажду.

Мадам Аврора точно знала, что западнее церкви, а оттуда и дул ветер, есть речка и озеро. Но как туда добраться? Над ними нависла реальная угроза умереть в пламени пожара либо скончаться от жажды. Виалату попытался было тайком попить неприятной горькой воды из кропильницы и теперь валялся на полу, корчась от страшной боли в животе. Мадам Аврора не позволила первому любовнику грызть восковые свечи, от чего пить захотелось бы еще больше. Надеяться оставалось только на чудо, на дождь, который укротил бы, наконец, этот ненасытный огонь. Сколько удастся протянуть без питья? Они взывали к небесам, молились о грозе. А вокруг раздавался грохот рушившихся зданий, треск балок, дыхание пламени, неистовые крики людей и животных, оказавшихся в плену у огня. Расплавился свинцовый переплет витража, и он, с грохотом рухнув на каменный пол, рассыпался на мелкие кусочки. Осколок синего стекла угодил Орнелле в плечо.

Директриса распределяла водку по рюмке, затем по полрюмки и, наконец, по четверти рюмки. Достаточно было чуть-чуть смочить водкой губы, чтобы под воздействием паров алкоголя забыть о трагедии или хотя бы на какое-то время отвлечься от нее. Что там, на улице: день, ночь? Ни лучи солнца, ни лунный свет не могли пробиться сквозь черные тучи дыма. И лишь неспокойное оранжевое пламя отражалось в витражах, бросая на стены и серебряные оклады икон дрожащие блики. Свечей уже давно никто не зажигал. Обессилевшие комедианты жили в желтоватом полумраке.