Александр Махнёв - Люди и судьбы

Николай попал в одну из первых групп для отправки в Германию. Пришёл по повестке на призывной пункт, уверен был, что не зачислят в «остарбайтеры», ведь ему не было ещё семнадцати лет, необходимых для призыва на работы. Но никакие документы уже и не потребовались. Прибыл, здоров, значит, поедешь трудиться во благо Германии.

Колонну молодых парней и девушек, среди них был и Николай, пешком отправили в Мариуполь, а там уже загнали в вагоны. Для него всё это было как во сне. В «скотовозе» духота вперемешку со стылым ветром из щелей, теснота, отсутствие продуктов и тёплых вещей. На второй день путешествия в «немецкий рай» у людей начались голодные обмороки. Той скудной тарелки варева, похожего на пищу, что давали на остановках, естественно, не хватало.

Николай и его одногодок, сосед по нарам, решили попытаться сбежать. Договорились это сделать на ближайшей остановке. И получилось у ребят. Как-то удалось вывернуться в темноте под вагон, затаиться в куче шпал. Радости не было границ. Решили податься на восток, домой. Но, видимо, поздно задумали они побег. Голодные, усталые, в ближайшем посёлке – а это была уже польская территория – они попросились перекусить, обсохнуть и заночевать. Хозяин пустил, накормил, но уже через пару часов они, зверски избитые, лежали в холодном тамбуре местной комендатуры. На этом их попытка побега и закончилась.

Через сутки парней, продрогших и голодных, местная полиция передала в другой эшелон. Этот состав вёз уже не «остарбайтеров», он вёз будущих узников концентрационного лагеря. Конечным пунктом эшелона был лагерь СС Дахау.

Они ещё ничего не знали о лагере и не представляли, что их ждёт. Пока после своих злоключений парнишки отсыпались под мерный стук колёс состава, который медленно, но уверенно приближал их к страшному месту, немецкому концентрационному лагерю СС.

Дахау (Dachau) был первым концентрационным лагерем на территории Германии. Основанный в 1933 году, он первоначально использовался для содержания преступников, позже свозили сюда и политических. С осени 1941 года лагерь стал местом, где совершались массовые убийства советских военнопленных. Прибывших – а это были в основном офицеры – отправляли на стрельбище полигона СС, там и расстреливали. Лишь около десяти процентов военнопленных оставались в живых. Больных умерщвляли инъекциями бензина. Близ стрельбища в Хебертшаузене росли безымянные могилы.

И только весной 1942 года массовые расстрелы прекращаются. Рабочих рук не хватало, а потому к ликвидации пленённых военнослужащих гитлеровцы стали подходить более избирательно.

С марта 1942 года в лагерь поступают восточные рабочие, причем не только русские, но и поляки, чехи. Вот, видимо, среди этих первых «остарбайтеров» в лагере оказался и Николай. Беглецов разделили, больше своего попутчика и товарища Николай не встречал. Вместе с другими прибывшими в эшелоне после проверки и дезинфекции он был помещён в карантинный блок.

Началась другая жизнь. Собственно, это не была жизнь в прямом понимании этого слова. Это было существование на грани разумного. Борьбой за жизнь, выживанием, прочими фразами, где образующим стоит слово «жизнь», всё то, что с ним происходило последующие годы, назвать нельзя.

Три года он провёл в лагере.

Три страшных года. Тяжелейший режим, где сну отведена малая толика времени, где руки и ноги заняты неким делом, о смысле которого он не мог думать. Мозги отказывались работать. Страха перед болью, смертью, каким-то насилием уже не было, были инстинкты.

Окрик. Жди удара. И он сгибал голову и внутренне сжимался. Построение колонной на работы. А там уж то ли кирка, то ли лопата, носилки, да какая разница, что у тебя в руках? Делай, что говорят. Обед. Пустая, чуть тёплая похлебка. Вновь команда. И он бегом выполняет её. Не выполнить значит умереть. Ко сну. Бегом на нары, пока место твоё не занято, и сон, как обморок, глубокий, без снов и сновидений. Команда на подъём. И он встаёт. Думать некогда. Всё на инстинктах. И так каждый день.

То, о чём я рассказываю, не вымысел.

В 1976 году я познакомился с Николаем. Конечно, это был уже не тот узник концентрационного лагеря Колька, это был степенный, на вид крепкий, высокий мужчина, Николай Архипович Краснокутский, прапорщик, уважаемый человек. Мне в ту пору было двадцать семь, а ему чуть за пятьдесят. Я был замполитом дивизиона, где служил Николай.

Много и часто мы общались с Архипычем. Людей с похожей биографией до той поры я не встречал. Фильмы – это да. Показывали концлагеря, ужасы войны показывали. Помню, скулы сводило и рыдать хотелось, когда смотрел «Судьбу человека». Или фильмы о Зое Космодемьянской, молодогвардейцах. Сердце сжималось, когда видел горькую правду войны, её ужасы. Но то фильмы, а здесь выживший в страшных испытаниях узник концентрационного лагеря СС.

Правда, не больно разговорчивым был наш Николай Архипович. Не любил он расспросы о лагерных делах, уходил от разговора на эту тему. Оно и понятно, четыре года, вычеркнутые из жизни. Три года мук и страданий.

Но изредка удавалось его разговорить.

У Николая Архиповича на голове, чуть выше правого виска, был заметный шрам.

– Что это за отметина, Архипыч?

– За непослушание немец саданул. Да так, что я чуть не помер. Немец и сам испугался. Я ведь после его удара прикладом как подкошенный без чувств рухнул. А фашист совестливым оказался, на горбу в медпункт приволок, а там уж я в себя пришёл. Хорошо, быстро оклемался, а то бы через пару часов закопали, и с концами. Но отметина знатная, чуть начну переживать, и в висках ломит, и глаз дёргается. А вы, часом, не к увольнению спрашиваете?

– Да вы что, Николай Архипович, служите на здоровье, а мы только радоваться за вас будем.

Сильно переживал Архипыч, что выслуги на пенсию полной у него нет, а года подпирают, уж за пятьдесят. Боялся, что в отставку попросят. Но этого человека и в кадрах армейских знали, и командующему докладывали. Пусть служит, польза есть от него, дела свои делает, здоровье вроде бы в порядке.

Наш Архипыч взводом тыла командовал. Хозяйственным и рачительным был до чрезвычайности. На дворе зима, а у офицеров и солдат на столе зелёный лук, петрушка, укроп, черемша. А уж капуста по спецзасолу, сало копчёное, фирменный карп из местного пруда – так это вообще не подлежит описанию. Пальчики оближешь. И с дисциплиной у него всё в норме. Взвод в передовиках. А что бойцу надо? Им, салажатам этим, прапорщик как отец был: и воспитывал, и защищал, и ценил, и уважал. И они его любили, как отец он для них был.

Как-то летом в воскресенье зашёл я в его тыловое хозяйство. Смотрю, сидит старик одиноко. На улице жара, он в майке, брюки на подтяжках, на столе кружка с молоком и хлеба краюха. Горько так на краюху смотрит, а на глазах слёзы.