Николай Никонов - Собрание сочинений. В 9 т. Т. 6. Стальные солдаты. Страницы из жизни Сталина

Фыркал: «Апят нэ магу… Нэ могу! Когда женьщина говорыт: «Нэ могу!» — это значит она может., но., нэ хочэт! Так? Что малчышь? И — голова… Когда у женьщины нычего нэ болит, у нэе всэгда «болыт голова»!».

И уходил, раздраженный, спать в кабинет или в свою спальню. Спальни в той, второй уже, кремлевской квартире у них были раздельные. Раздельные спальни, раздельные кровати — первый и грозный признак супружеского разобщения.

Но на дачах, особенно на юге, в Сочи, в Гаграх, когда жили-отдыхали вместе, Надя оттаивала, и жизнь с ней словно и будто возвращалась в прежнее, давнее… Может, способствовали тому благодатный кавказский климат, воздух, солнце, природа, фрукты, еще что-то, чем и славен этот юг, куда так стремятся отдыхать, загорать, купаться в этом Ч ер н о м, и не без тайной надежды все, пожалуй, все, кто едет туда любить и., блудить., на то он и юг.

Лежа на спине, Сталин слушал, как равномерно насвистывают в парке, выводят свою минорную, иволговую трель черные дрозды, как урчат многочисленные тут горлицы. Он повернул голову и увидел, что жена тоже не спит. На кавказских дачах, и в Мухалатке, в Ливадии, у них были и общие спальни, но с разными кроватями. Надежда лежала совсем близко и, повернув к нему горбоносое, «луноликое» лицо, в котором он находил много восточного и такого нужного ему, смотрела влажно и призывно. Глаза ее маслянисто мерцали… Надя больше походила на своего отца, Сергея Яковлевича, несомненно происходившего от каких-то выкрестов, о чем говорила и ее искусственно-церковная фамилия — Аллилуева, которую она строптиво не сменила ни на Джугашвили, ни на Сталину! Мать, Ольгу Евгеньевну, женщину непонятной восточной складки, необузданную в желаниях, вздорную и, как гласили тихие семейные предания, ненасытную в любовных ласках, она напоминала лишь темпераментом. Сколько рогов износил кроткий Сергей Яковлевич, не знал он и сам. Но в варианте Надежда — Сталин роль Сергея Яковлевича доставалась частенько Наде. Сталин после победы над Троцким прочно уверовал в себя и уже довольно часто стал нарушать семейные заповеди, хотя постоянных любовниц, на которых Надежда могла бы обрушиться всей силой властной жены, у него вроде бы не усматривалось. Она их не знала. Но через жену Молотова, самую пронырливую из кремлевских жен и все время лезущую к ней в подруги, доходили до нее слухи о гулянках-пирушках мужа с Авелем Енукидзе, куда вход ей был запрещен и где обслуживали (стало известно впоследствии) веселящихся вождей пригожие голые официантки в передничках. Авель Енукидзе был другом их дома, она знала о его ненасытной похотливое — ти и как-то случаем подслушала его рассказ о новой «подруге», о ее необыкновенных грудях и шелковых панталонах… После этого Надежда перестала дарить Авелю свои улыбки. А отчуждение к мужу сделалось еще более острым.

Да, она прекрасно знала и Авеля, и Сталина. Знала все их (а его особенно!) привычки и прихоти. Знала, что вот и сейчас он (даже после вчерашнего!) немедленно захочет ее, стоит ей только как бы невзначай выставить из-под шелкового голубого одеяла свою полную, смугловато-белую и даже с некоторой рыхлостью уже от полноты, но не потерявшую соблазнительности, круглую в колене ногу, охваченную тугой резинкой рейтуз — так он любил, — и он опять потянет ее к себе на полуторную широкую постель и будет ненасытно, как зверь, целовать и колоть лицо грубыми, потерявшими прежнюю шелковистость усами… А справившись, сопя и отдуваясь, шлепнув ее напоследок, скажет обязательно: «Ну., всо… Ти!.. нэнасытная… женьщина..»

Он любил называть ее так: «Ти!.. Женьщина..» И это «жен» — произносил как-то особенно мягко, а «щина» — довольно пренебрежительно. В этом был он весь.

Сталин представил эту сцену прежде, чем она свершилась. И точно все было так. И холеная восточная рука… И томный, зовущий армянский взгляд… И оправленная щелкнувшая резинка..

Все было так, как он любил и хотел… Но… Как редко это теперь было… Как редко. В иные годы они и на отдых ездили порознь.

В этот последний год (оба они не знали, что последний) размолвки следовали одна за другой. Неделями Сталин молчал. Неделями молчала она. Страдали дети. Особенно восприимчивая глазастая Светланка (Сетанка!). Страдал и Василий (Васька), нервный и вздорный, обделенный и отцовой, и материнской лаской. Оба родителя не умели воспитывать детей. Дети росли на попечении чужих людей: нянек, кухарок, охранников, шоферов. Страшная кара, какую несли многие семьи тогдашних революционеров-«большевиков», вечно занятых своими революционными делами, интригами, страхами, службой, мечтами взлететь выше и страхами угодить в подвалы ГПУ. Революция тем и ужасна, что делает жертвами всех — и поверженных, и сановников. Адети революции, вырастая, чванные и неприспособленные к трудовой жизни, спивались, стрелялись, уходили в блуд, болели, становились невротиками-инвалидами. Покончил с собой сын Калинина, стрелялся Яков Джугашвили, сгнивали в лагерях и ссылках отверженные.

Революция всегда несет кару за сотворенное насилие, за кровь, за сломанные жизни, растерзанные семьи. Революция, как черная плесень, губит все радостное, живое и здоровое.

Об этом никогда не думали ее вызывавшие и заклинавшие. «Пусть сильнее грянет буря!» Ее творцы и певцы! Вспомните их судьбу! Робеспьеров… Дантонов… Маратов… Самого Антихриста… Троцкого… А дальше — не перечисляю.

Надежда была послушной женой совсем недолго — пока ходила беременной и кормила дитя. В наркомнаце у мужа она не задержалась, недолго работала и помощником делопроизводителя в секретариате у Ленина, а точнее — у Фотиевой. Донельзя капризный Антихрист бывал вечно недоволен, угодить ему было, кажется, невозможно. Не ужилась в секретариате и Надежда. Довольно скоро она уволилась. Сталин был потрясен. Через нее и Фотиеву он хотел знать как можно больше о закрытой от всех жизни Антихриста. Как давно уже это было! Целое десятилетие прошло..

..А пока Надежда плескалась в ванной. Шумела вода. Пахло какими-то пряными восточными духами. Она любила благоухать, а он любил эту ее прихоть не слишком и всегда раздражался, когда обонял жену чересчур надушенной. Но в ванне., пусть.

Сталин курил, стоя у неширокого окна спальни, и глядел на круто спускающийся к мору лесной склон и парк. Парк был зеленый. Горы — мглисто-синие. Кипарисы почти черные. Их красиво оттеняла серо-голубая хвоя горных елей. За ближними к даче кустами лавров, жасминов и глянцевых магнолий Сталин заметил неподвижную фигуру охранника. Заметил и подумал, что надо сказать: пусть уберут с виду. Противно. Опять внятно ощутил себя охраняемым, несвободным. В сущности, так он и жил чуть не с раннего детства: училище, семинария, тюрьма, ссылки, пересылки, побеги, розыски и опять охрана, охрана, охрана.