Кэти Такер - Одна маленькая ложь

C с минусом. Моргаю несколько раз, подношу лист поближе к глазам – может, у меня галлюцинация?

Нет. Это не галлюцинация – жирное красное С с минусом по химии красуется на своем месте.

Моя первая оценка за проверочную работу в середине первого семестра в колледже – такая посредственная. У меня никогда еще не было ничего, кроме А [6].

Никогда.

На меня накатывает тошнота, я сглатываю слюну, в ушах шумит, сердце стучит все быстрее. Наверное, Принстон не для меня. Понимаю: занималась я не слишком усердно, и мысли заняты отнюдь не учебой. Папа был прав. Мальчики высасывают мозги у сообразительных девочек. Другого объяснения нет. Или я пропила все свои мозги. И теперь могу только глупо хихикать и гожусь исключительно для того, чтобы меня тискали в кровати – или в машине.

Выскакиваю из аудитории, и ноги сами выносят меня на прохладный мелкий дождичек. Боль в щиколотке заставляет меня замедлить ход. Если не буду осторожной, снова растяну связки.

Звонит телефон. Коннор всегда звонит мне после окончания занятий. Придется ответить, хотя и не хочется.

– Привет, крошка. Что случилось?

– Завалила итоговую работу по химии! – Пытаюсь сдержать слезы. Не хочу реветь на глазах у всех.

– Правда? Не может быть! – Судя по тону, Коннор мне не верит.

– Ну… почти завалила! – бормочу я, давясь слезами.

– Ливи, успокойся, – говорит он ровным голосом. – Скажи мне, что случилось.

Делаю несколько вдохов и шепчу:

– Я получила С с минусом.

Коннор с облегчением вздыхает.

– Ты меня напугала, Ливи! Не парься! На первом курсе у меня тоже бывали посредственные оценки. Ничего страшного.

Скриплю зубами. Нет, это страшно! Хочется кричать. Это моя первая плохая оценка. За всю жизнь. И это один из моих самых любимых предметов! Судя по боли в груди, подозреваю, что у меня сердечный приступ, хотя мне только восемнадцать.

– Ливи, в другой раз у тебя все получится. Ты же у меня умница.

Прикусив губу, соплю в трубку и киваю.

– Спасибо.

– Тебе получше?

Нет.

– Да. Спасибо, Коннор.

– Ну, вот и хорошо.

Раздается шум, и я слышу, как Коннор говорит кому-то:

– Тебя подвезти? Давай… – Потом он говорит мне: – Ливи, мне пора. У нас сегодня внеочередная тренировка. Всем опоздавшим тренер пригрозил устроить пятнадцатикилометровую пробежку под дождиком.

– Ясно.

– Потом поговорим, Ливи. – Разговор окончен.

Лучше мне не стало. Ничуть. На самом деле мне еще хуже.

Бреду в общежитие с опущенной головой, борясь со слезами, в горле стоит комок. Коннор так верит в меня – как и все остальные. Неужели он не понимает, что для меня эта оценка так много значит? А что, если это все, на что я способна? Что, если это начало конца?

Прихожу к себе зареванная: мне уже все равно, как я выгляжу в глазах окружающих. Знаю, что могу позвонить доктору Штейнеру, но ведь он опять заведет песню о моих родителях, а сегодня я не в состоянии выслушивать его теорию про жизнь на автопилоте. Надо бы позвонить Кейси, но… я не могу. После всего, что она сделала, чтобы я сюда попала, не имею права ее так разочаровывать.

Итак, у меня остается единственное спасение – запас шоколадного мороженого в морозилке, пополненный накануне хозяйственной Риган. Достаю терапевтическое мороженое из морозилки, переодеваюсь в пижаму, завязываю волосы в хвост и заползаю под покрывало. Вечеринки-поминки начинаются. Лежу и смотрю на белеющий на полу листок с работой. Может, стоит его поджечь? Нет, это перебор. К тому же, говорят, здесь сверхчувствительные противопожарные датчики.

Съем эту упаковку, примусь за другие две. Налопаюсь мороженого до смерти. За пять минут уговариваю половину банки – Риган меня точно прибьет – и тут раздается стук в дверь.

Делаю вид, что меня нет. Тот, с кем бы я хотела поговорить, на тренировке. Чуть не ору «Уходите!», но соображаю, что таким образом выдам себя. Сижу тихо и облизываю ложку. А в дверь все стучат. И уходить не собираются. Не иначе доктор Штейнер явился лично: он же обещал, а он свое слово держит.

Со стоном слезаю и тащусь к двери с ложкой во рту и пластиковой коробкой в руке.

Открываю дверь – и вижу Эштона.

Разеваю рот – и ложка падает. У Эштона отменная реакция – он успевает схватить ее на лету.

– Что ты тут делаешь? – спрашиваю я, глядя на его спортивный костюм. У него же сейчас тренировка.

Он обходит меня, заходит в комнату и шепчет, с многозначительным видом кивнув на мороженое:

– Пришел помешать тебе заедать стресс.

Закрываю дверь.

– Но ведь у тебя сейчас тренировка?

– Да. А ты чем тут занимаешься?

Бреду к кровати и бормочу:

– Объедаюсь мороженым в пижаме на кровати. В темноте. Ясно?

Эштон подходит к столику, включает ночник, и в комнате сразу становится уютнее.

– Коннор сказал, ты переживаешь из-за оценки?

Его слова возвращают меня к реальности, и у меня начинает дрожать нижняя губа. Не могу заставить себя произнести это вслух и молча киваю на листок на полу. Оценка скажет все лучше любых слов.

Он наклоняется поднять листок – и у меня перехватывает дыхание. Не могу оторвать глаз от его задницы. И мне плевать, даже если он поймает меня на месте преступления. Пусть я буду не только неудачницей, но и извращенкой.

– Ни хрена себе, Ирландка. А я-то думал, ты у нас гений.

Это была последняя капля. Слезы льются рекой, и остановить их выше моих сил.

– Ирландка, ты что! Я же пошутил! Господи! – Засунув листок под локоть, он берет мое лицо в свои ладони и большими пальцами нежно смахивает слезы. – Ну, ты и плакса!

– Тебе лучше уйти, – говорю я между всхлипами, понимая: сейчас окончательно разревусь, лицо распухнет, и пусть меня лучше похоронят заживо, чем Эштон увидит меня в таком виде.

– Ну, хватит уже! – Он берет меня за плечи. – Уходить я не собираюсь, не для того я пропустил тренировку. Опля! – Берет мороженое у меня из рук и ставит на столик. Кладет руки мне на талию и одним движением поднимает на мою койку. – Устраивайся поудобнее, – говорит он, берет мороженое и лезет по лесенке.

– Боюсь, нас двоих она не выдержит, – бормочу я между всхлипами, а он ложится рядом, прижимая меня к стене.

– Ты себе представить не можешь, что этой конструкции приходилось выдерживать. – Он лукаво улыбается, и я не решаюсь уточнять детали. Молча смотрю, как он натягивает покрывало на нас обоих, подминает под себя подушки, а потом просовывает мне под голову руку – и вот я уже лежу рядом с ним, уткнувшись лицом ему в грудь.

Эштон не говорит ни слова. Просто лежит молча, а его пальцы не спеша рисуют круги у меня на спине, давая возможность успокоиться. Закрываю глаза, слушаю биение его сердца – медленное, ровное – и мне становится легче.