Кэти Такер - Одна маленькая ложь

Больше я не страшусь знакомства с его родителями. Просто теперь это последнее, чем бы я хотела сейчас заняться. Но я в ловушке. Подавив подступающую тошноту, позволяю вести себя сквозь толпу, натягиваю на лицо подобие любезной улыбки и молюсь, чтобы мне хватило актерского таланта.

Коннор тем временем подводит меня к паре среднего возраста.

– Мама, папа, знакомьтесь. А это, – он нежно кладет руку мне на талию, – Ливи.

– Здравствуйте, Ливи. Я – Джоселин, – говорит мама Коннора с широкой улыбкой. Замечаю, что у Коннора глаза и цвет волос, как у мамы. У нее нет акцента: ведь она американка. Она протягивает руку для приветствия и окидывает меня оценивающим взглядом. В этом нет ничего неприятного, и все же с трудом сдерживаюсь, чтобы не уйти.

Теперь черед отца Коннора.

– Здравствуйте, Ливи. – У него такой же акцент, как у Коннора и у моего отца, только еще более заметный. Не будь у меня желания смыться отсюда как можно скорее, мне бы было даже приятно. – Я – Коннор-старший. Мы с женой очень рады познакомиться с юной леди, которой удалось покорить сердце нашего сына.

Покорить сердце нашего сына ? А куда подевался план «не будем торопить события»? Бросаю взгляд на Коннора и вижу, что он краснеет.

– Извини, что вогнал тебя в краску, – говорит отец Коннора, положив сыну на плечо тяжелую руку, – но ведь это правда.

Коннор игриво ласкает мне спину большим пальцем, а во мне нарастает тревога, мешая дышать. Это плохо, плохо, плохо. Все это так неправильно.

Надеваю на себя самую милую улыбку.

– Ваш сын очень добрый. Вы можете им гордиться.

– Вы и представить себе не можете, как мы им гордимся, – сияя от удовольствия, говорит Джоселин, глядя на сына. – Его ждет блестящее будущее. Особенно теперь, когда у него есть вы.

Они что, не в себе? Мы с ним знакомы всего два месяца! Замечаю модный кардиган и жемчужное колье под стильным полупальто Джоселин и представляю себе идеально подстриженные лужайки и комнатных собачек – все атрибуты созданной моим подсознанием идеальной жизни, которую я могла бы прожить рядом с главным персонажем, который стоит сейчас со мной рядом. До недавнего момента я считала, что это единственный персонаж. И он не прячет шрамы под татуировками, не носит на запястье символ темного детства. В его жизни нет тайн – например, от чего и когда умерла его мать. И он вряд ли бы потратил неделю на поиски кусочка картона, которого могло и вовсе не быть, лишь для того, чтобы снимок был у меня, а не для того, чтобы я знала, что Коннор целую неделю искал его.

Здесь, рядом со мной – жизнь, которую, как я думала, хотели для меня мои родители. Единственно возможная для меня жизнь, как я считала. Я обрела ее.

И теперь хочу поскорее от нее сбежать.

– Прошу прощения, но у меня волонтерское дежурство в клинике. Мне пора идти, а то опоздаю на поезд.

– Конечно, идите, дорогая. Коннор говорил, вы собираетесь поступать в медицинский, да? – Джоселин одобрительно кивает головой. – И прекрасно учитесь. – Прекраснее некуда. Завалила все, что можно.

– Ну что, предки, – улыбается Коннор. – Вы меня совсем засмущали. – Наклоняется поцеловать меня в щеку и шепчет: – Спасибо, Ливи, что пришла поболеть за меня сегодня. Ты лучше всех.

Выдавив улыбку, киваю и ухожу, стараясь не бежать со всех ног. А глаза сами по себе ищут в толпе свою прекрасную упавшую звезду.

Но Эштона нигде нет.

– А я думала, вы рады, что сегодня Хэллоуин. Маскарадные костюмы и все такое… – Я поправляю ковбойскую курточку Дерека. Он пожимает плечиком и вяло катает взад-вперед машинку, опустив голову. Боюсь спросить, как он себя чувствует.

– Нам не разрешают есть много конфет, – жалуется Эрик, поправляя пиратский наглазник. – А сестра Гэйл сказала, что если я опять буду гоняться за кем-нибудь, она отнимет у меня мою саблю.

– Хм. Пожалуй, это справедливое решение.

– Ливи, а ты в кого нарядишься?

– В колдунью. – Не объяснять же пятилетнему ребенку, что для Хэллоуина годится и костюм школьницы. Могу себе представить, сколько вопросов возникнет. – У меня сегодня будет вечеринка.

– Везет тебе. – Эрик снял-таки наглазник и решил его исследовать. – У нас тоже должна была быть вечеринка, а потом ее отменили.

– Почему?

– Из-за Лолы.

Лола. От страха по спине бегут мурашки. Есть только одна причина, по которой могут отменить праздник для детей, которые так в нем нуждаются. Не хочу спрашивать. И все же спрашиваю, не в силах сдержать дрожь в голосе:

– А что с Лолой?

Вижу, как братья обмениваются взглядами. Потом Эрик поднимает на меня печальные глаза.

– Не могу сказать, потому что у нас договор.

– Лола… – Я пытаюсь проглотить комок в горле, и внезапно меня словно всю сковывает.

– Ливи, почему нам нельзя об этом говорить? Потому что тебе от этого становится грустно?

«Потому что тебе от этого становится грустно?» У него такой тонкий, жалобный и невинный голосок. И такой отрезвляющий. Хороший вопрос, Эрик… Так для кого же это правило? Закрываю глаза, потому что чувствую подступающие слезы. Нельзя при них плакать, нельзя.

И тут на мои плечи ложатся детские ладошки.

Открываю глаза и сквозь слезы вижу, что близнецы стоят рядом и Дерек хмурит брови.

– Ливи, все хорошо, – говорит он суровым тоном. – Все будет хорошо.

Два пятилетних малыша, больные раком, у которых только что умерла подружка, утешают меня.

– Да. Не волнуйся. Ты потом привыкнешь, – добавляет Эрик.

«Ты потом привыкнешь». От этих слов мне трудно дышать, и кровь стынет в жилах. Понимаю, мне это только кажется: я жива, сердце стучит.

И, тем не менее, от этих трех слов, всего за секунду, что-то во мне умерло.

Перевожу дыхание, беру их ладошки, сжимаю и целую. Потом улыбаюсь как можно теплее и говорю:

– Простите меня, ребята.

Вижу свое отражение в стекле, когда иду к двери игровой комнаты. Движения медленные и четкие, словно механические, как у робота. Поворачиваю налево и иду к холлу с туалетами.

Иду дальше.

Сажусь в лифт, выхожу из лифта, иду мимо справочной и выхожу через центральный вход.

Ухожу из клиники.

Ухожу от своего будущего на автопилоте.

Потому что я не хочу к этому привыкать. Никогда.

За каким чертом я сюда пришла?

Задаю себе этот вопрос, а мои дурацкие красные шпильки цокают по ступеням. Поднимаюсь и прохожу в дом мимо пьяных гостей, один из них пытается залезть мне под юбку. Задаю себе все тот же вопрос, когда вхожу на кухню и вижу Риган на рабочем столе с ломтиком лимона в одной руке и солонкой в другой, а Грант стоит рядом с ней, уткнувшись лицом в глубокий вырез ее платья.

Текила. Вот за каким чертом.

Хочу утопить в текиле все свои мысли, сомнения и чувство вины хотя бы на один вечер.