Кэти Такер - Одна маленькая ложь

– Да.

Не позволяю себе отвлекаться, и моя рука скользит туда, где написано мое имя. Мне не надо спрашивать, что это значит: я прекрасно знаю ответ. Он сам не раз дал мне это понять своими поступками.

Он говорит, не дожидаясь вопроса:

– Свобода.

Я не могу решить все его проблемы: он в западне и сломлен жизненными обстоятельствами, но в одном я могу ему помочь. Пусть это будет всего одна ночь – или вся жизнь. Пусть он сам это решит.

Хочу отдать ему себя. Полностью.

Я знаю, что мне надо делать. Правда, не знаю, как он на это отреагирует. Хорошо ли я придумала или нет, придется это сделать. Не отпуская его взгляда, стараюсь внушить ему, что все будет хорошо, протягиваю руку к его запястью – к застежке на браслете из ремня. По его лицу пробегает тень паники, и на шее вздувается вена. В этот момент начинаю думать, что это плохая идея. Но, сжав зубы, собираю всю свою злость на его отца за то, что он сделал и продолжает делать своему сыну, да и мне тоже, и срываю ремень с руки Эштона и швыряю в угол комнаты.

– Эштон, на эту ночь я тоже даю тебе свободу. Возьми ее.

Я не жалею о своем решении ни на секунду.

Не жалею и тогда, когда он опрокидывает меня на спину.

Когда сразу же овладевает мной.

Когда в первый миг вскрикиваю от боли.

Тем более, когда он отпускает себя на свободу.

И отчасти делает свободной и меня.

В разгар ночи, во тьме, когда снизу еще доносятся звуки вечеринки, Эштон приоткрывает дверь в святая святых и делится со мной воспоминанием:

– Когда я был маленький, мама пела мне одну испанскую песню. – Его пальцы ласкают мне спину, а я лежу лицом на его груди, слушаю биение его сердца и все еще не могу прийти в себя от того, что мы с Эштоном вместе. Это было… невероятно. И так правильно, как мало что еще в моей жизни. – Слов я не помню и так и не знаю, о чем она. Просто помню мотив. – И он начинает напевать с закрытым ртом, а моя щека чуть вибрирует вместе с его грудью.

– Красивая мелодия, – шепчу я, поворачиваю лицо и целую его в грудь.

– Да, – шепотом соглашается он. Движение его пальцев становится медленнее. – Когда он заклеивал мне рот, мне оставалось только вот так мычать. И я пел часами. Становилось легче.

Часами.

– Вот какое у меня любимое воспоминание о маме.

Приподнимаюсь на локтях, чтобы увидеть его лицо, и вижу, что из уголков глаз катятся слезинки. Так хочется спросить у него, что с ней случилось, но сейчас я не могу себя заставить. Я просто смахиваю слезы поцелуем.

И помогаю ему забыть.

Мы поняли: если не обращать внимания на стук в дверь, через пару минут он прекращается. Сработало уже три раза. Вот и теперь, когда я лежу среди бела дня в постели Эштона и все тело мое впервые в жизни болит после бурной ночи, я очень надеюсь, что сработает и в четвертый. Потому что не хочу уходить из этих стен. Здесь мы оба отбросили все страхи, обязательства и всю ложь. Здесь мы обрели свободу.

– Ну, как ты? – шепчет Эштон мне в ухо. – Очень больно?

– Совсем чуть-чуть, – лгу я.

– Ирландка, не ври мне. Это выйдет тебе боком. – В качестве доказательства он прижимается к моей спине, и я чувствую его возбужденную плоть.

Тихо смеюсь.

– Ну ладно, пожалуй, на подвиги я еще не готова.

Он садится и полностью стягивает с меня простыню. Раздвигает мне ноги и откровенно разглядывает меня, а желание в его глазах все растет.

– Хочу запомнить тебя всю, чтобы твой образ впечатался мне в мозг и не оставлял меня круглые сутки.

– А это не будет тебя отвлекать? – поддразниваю его я, но не пытаюсь скрыться от его глаз. Думаю, мое тело уже не может обходиться без его восхищения. После двенадцати часов наедине с голым Эштоном я разучилась стесняться.

Поглаживая мне бедра своими большими ладонями, он шепчет:

– В этом вся суть, Ирландка.

– Ноги тоже отвлекают? – с игривой улыбкой спрашиваю я, поднимаю ногу и касаюсь большим пальцем его подбородка.

Он хватает мою ногу, лукаво улыбается, сжимает и проводит языком по ступне. Зажимаю рот ладонями, чтобы не рассмеяться, и пытаюсь вырваться, но куда там! Он такой сильный.

На мое счастье, он прекращает эту пытку, снова ложится рядом и убирает с моего лба волосы. А я провожу пальцем по его спине и ниже – туда, где навсегда впечатано мое имя.

– Скажи, почему ты зовешь меня Ирландкой.

– Скажу, но сначала ответь мне на вопрос. – Он многозначительно поднимает бровь.

– Какой же ты упертый! – с тяжелым вздохом говорю я. Поскольку я лежу голая в постели с мужчиной, думаю, я сумею выудить из него правду. Надув губы, чтобы скрыть усмешку, тихо соглашаюсь: – Ладно. Может, я тебя и хочу.

– Может? – переспрашивает он с ухмылкой. – Сама же домогалась: подошла, практически сорвала с меня тогу и во всеуслышание заявила: «Поцелуй меня, я – ирландка!»

Я ахаю и прикрываю рот ладонью. Эти слова открыли какую-то дверцу в моей памяти: перед глазами всплывает удивленное лицо Эштона в тот момент, а потом словно вижу, как он меня целует. Мой первый в жизни настоящий поцелуй.

– Боже праведный, так все и было. – У меня горят щеки, а Эштон от души веселится.

– А потом ты просто развернулась и пошла себе танцевать, будто ничего и не было. – Глаза у него теплеют от воспоминания. – Я хотел оставить тебя в покое, но после такого… – Он нежно гладит мне нижнюю губу большим пальцем. – Как я мог допустить, чтобы кто-нибудь еще касался этих губ.

Провожу пальцем по его ключице. Вынуждена признать, что начала все это именно я. Вырвавшийся из меня на волю зверь с самого начала точно знал, что мне нужно, задолго до того, пока я во всем сама разобралась.

Эштон берет мою ладонь в свою, поочередно целует все пальцы и смотрит на меня пристальным взглядом:

– Значит, ты понимаешь, почему я целую неделю копался в пыльных коробках у тренера на чердаке?

Душу мою наполняет тепло. Какой же он трогательный! Если честно, я не знаю на все сто, почему он это сделал, разве что хотел доставить мне радость. Но я точно знаю, что это значило для меня, ведь я тогда совершенно запуталась в своих чувствах.

– Потому что ты безумно в меня влюблен? – повторяю я то, что он сказал тогда на лекции, и подмигиваю, давая понять, что я шучу.

Но Эштон не ухмыляется и не усмехается, не воспринимает это как шутку. Он смотрит на меня серьезно и искренне, наклоняется и целует в нижнюю губу.

– Ты сама знаешь. – И он целует меня со всей страстью.

Я забываю обо всем на свете.

– Знаешь, мне уже почти не больно, – бормочу я, когда он отрывается от моих губ. Со стоном он начинает целовать меня в горло, грудь, живот, возбуждая мое желание в десятый, сотый, тысячный раз с тех пор, как мы оказались у него в кровати.

И в этот момент в дверь снова стучат.