Юозас Апутис - Мост через Жальпе

— Гильда, ты вспомнила? Все вспомнила, молодец, теперь сама рассказывай дальше, а я тебе буду помогать… Тогда мы еще постояли, пока не село солнце, а потом пошли в цветочный магазин, купили целый букет белых калл. Мне эти цветы нравились, а ты говорила, что они не могут радовать человека, только печалить.

— Гильда! — вдруг вскрикивает он. — Гильда, ты меня не понимаешь? Нет?! — Он приближает лицо вплотную к ее испуганным глазам. Нижняя ярко красная губа Гильды чуть-чуть отвисла. Бледная, смотрит она на Бенаса и трясет головой.

— Гильда, понимаешь ли ты, знаешь ли, что с того утра, когда мои пальцы на твоей шее нащупали пульс, без тебя я не могу больше сделать ни шага, что ты для меня самый дорогой человек. Гильда, неужели ты ничего не можешь вспомнить? Гильда, ты правда ничего не понимаешь?..

Бенас опускает голову, долго глядит на ноги Гильды, на колени, которые скрывает полосатая одежда. Он тихонечко скулит, продолжая объяснять, а Гильда в это время, как во сне, лишь чуть-чуть касаясь, прикладывает ладонь к его колючей щеке. Он хватает руки Гильды, целует их, и снова исподволь возвращается исчезнувшая навеки надежда, что все переменится. Однажды выйдут они в белое, ясное поле, и у них самих головы будут белыми и ясными. Далеко, в самом начале жизни, останется зловещая черная бездна, в которую они чуть было не провалились, но удачно выкарабкались. Охваченный минутной радостью, он молчит, успокоившись, держа ее руки, на которых еще видны следы от его пальцев. Ее грудь вздымается, вздрагивают ресницы, она словно впивает в себя то, что было когда-то настоящим и живым, впивает окружающую их сейчас весну. Он снова неспокойно поворачивается, заглядывает в ее темные глаза, ловит карие бегающие радужки, ищет в них подтверждения.

Она все еще сидит прямо, без движения. Спокойным голосом говорит:

— Твой голос дрожит, Бенас. Надо владеть собой…

— Гильда, ты уже поняла, ты вспомнила море и амфитеатр?

Гильда собирает с колен Бенаса пушинки одуванчиков и медленно, бесстрастно качает головой.

На другой день, когда они снова идут к своей скамье, полосатый человек трясет другой куст сирени, человек тоже другой, и с этого куста осыпаются фиолетовые яблоки.

— Г и л ь д а и доктор Бенас, — слышит она слова врача. — Далеко не уходите, чтоб не пришлось искать.

Гильда чувствует, как вздрагивает Бенас, он молниеносно поворачивается, одним прыжком оказывается рядом с врачом:

— Доктором меня называете? Зачем издеваетесь? Какой я вам доктор? — Бенас с силой дергает свою полосатую курточку, на зеленую траву сыплются пуговицы. Гильда уже подошла к нему, она держит Бенаса за руку, а врач негромко говорит ей:

— Может, не стоило сегодня, Гильда?

— Нет, доктор, мы пойдем. Сегодня, завтра, не все ли равно…

Она ласково гладит лицо Бенаса. Он все еще стоит, уставясь из-за плеча врача на самолет, который летит над верхушками деревьев, а потом повинуется ей и бредет рядом.

— Бенас, мы тогда купили цветы, отправились на вокзал и смеялись, увидев ворону, сидящую на небольшом памятнике. Ты просто со смеху помирал… У стен сидели люди, ждали поезд, мы тоже должны были уехать, потом подошел шофер в свитере и спросил, не собираемся ли мы, случайно, в тот город… Бенас, ты помнишь? Бенас, ради бога, помнишь ли ты хоть что-нибудь, постарайся проснуться, постарайся вспомнить, ради бога…

Глаза Бенаса устремлены вдаль, он ничего не видит, одну безмолвную пустоту.

— Бенас, мне страшно одной, боже мой… Почему ты такой? Тогда ты сказал, что поеду только я, тебе надо остаться. Потом, уже в другой раз, я рассказала, что у шофера была ссадина на лбу и что мне страшно было с ним ехать.

Она встает со скамьи, опускается перед ним на колени, как-то странно сложив руки. Бенас улыбается, глядя на ее макушку. У него мелькает странная мысль — почему она без кимоно?

— Потом я сняла пальто, села, ты подержал мое пальто, на заднем сиденье устроились три чужеземца и громко разговаривали, ты спросил у шофера, сможет ли он отвезти меня к городскому вокзалу, он сказал, что сможет, если только бензина хватит, ты попрощался и поцеловал мне руку. Я тогда очень растрогалась, мне хорошо было, что ты поцеловал, даже этот шофер стал как будто другим… — Ее глаза печальны, и он кладет ей на голову руку, растерянно глядит на цементную стену, огромным усилием морщит лоб, даже рот у него перекошен.

Она снова устремляет на него умоляющие глаза, все еще не поднимаясь с колен, а он пялится на Гильду, изо всех сил напрягая глаза в глазницах, потом долго смотрит на влажные ее губы и нагибается, чтобы поцеловать.

Гильда хватает его за руку:

— Ты понял, ты вспомнил, Бенас, ты сейчас что-нибудь почувствовал?

Бенас медленно качает головой, глядя на нее пустыми глазами.

Потом они долго сидят молча. После этого начинают гулять вместе со всеми по кругу во дворе, а сестрички снова глядят из открытого окна.

Когда для одного бывал день, для другого наступала ночь. И ночью ни один не вспоминал и не понимал того, что вспоминал и понимал днем.

…Стало светать. Бенас отпер дверь и вышел в коридор. Открываясь, дверь ударилась о чье-то плечо: не успела отойти сестричка. Теперь она с опаской отпрянула в сторону. Доктор Бенас был бледен, на нем лица не было.

— Простите, — сказал он.

Навстречу шел врач.

— Вы очень устали, доктор. Может, вам лучше еще немного отдохнуть? — в его голосе Бенас услышал страх.

— Простите, мы с вами уже встречались?

— Нет… Я хирург… Вчера так паршиво вышло… Не мог придти…

— Ничего особенно паршивого. Вы сами не меньше меня устали, а я вам ничего не говорю. Одни устаем так, другие — иначе. А вы вряд ли долго здесь проработаете, — Бенас посмотрел на сестричку.

— Почему, доктор?

— Потому… Потому, что так дежуря у двери каждого… больного, вы долго не выдержите… В палате, надеюсь, все хорошо? — Бенас кивнул на дверь палаты Адомаса.

— Все хорошо, доктор, — ответила сестричка, а хирург больницы робко шевельнул рукой.

— Хорошо, пока хорошо, — сказал Бенас. — Всего доброго, сестричка, и вам, доктор. Как это говорится? Не поминайте лихом.

— Всего хорошего. Спасибо вам и простите… Сейчас я вызову водителя, вас подбросят.

Бенас посмотрел на хирурга, который уже собирался дать распоряжение сестричке.

— Спасибо, не стоит. Я уж сам как-нибудь доберусь. Будьте здоровы!

Сестричка, сложив руки на животе, стояла у стены.

Утро уже разгоралось. Казалось, что день будет туманным, чего доброго, даже с дождем. На деревьях еще не были слышны воробьи.

Пройдя немного, он остановился и огляделся. Новая больница за деревьями белела, словно далекий корабль, какие он видел когда-то с уходящего в море мола.