Юозас Апутис - Мост через Жальпе

— Как хорошо, что вы не ушли, что остались. Будто знали… — услышал он голос и увидел сестричку.

— Я никому и не обещал уйти.

— Доктор, поторопитесь, профессор больше не может, упал у стола…

— Говорил же, что он просил меня остаться, говорил, что ему без меня нечего будет делать… — сыпал скороговоркой Бенас, едва поспевая за сестричкой, врываясь прямо в операционную белого профессора.

— Доктор, куда вы, вы же не готовы! — сестричка оттащила его от двери.

Какое блаженство — расставить руки и чувствовать, как юная, пахнущая свежим бельем и лекарствами сестричка натягивает на них рукава белого халата! И — пожалуй, кощунство думать так — этого не почувствует тот, кто ничего не утратил.

Божий одуванчик профессор сидел у окна на малюсеньком стульчике, и по этой причине ветхий хирург теперь был похож на ребенка. Он глядел в окно. Вскоре профессор вместе со стульчиком повернулся к двери, а когда Бенас наклонился над Адомасом и поднял руки, приступая к работе, профессор с каждым движением Бенаса клевал головой, как бы пытаясь это движение откусить.

— Говорил, что буду оперировать, так нет же… — сердито буркнул Бенас, но крохотный профессор его слова все-таки, наверно, расслышал, потому что трижды мотнул головой. А может, и не расслышал, а только догадался.

Кончив операцию, Бенас снова направился по коридору к выходу, теперь его никто не провожал, две сестрички остались стоять в конце коридора. Потом вспомнил, что не снял халата, и повернул к первому попавшемуся кабинету. Когда он снимал белую одежду, появился крохотный профессор. Он все еще был в халате, его голова тряслась.

Бенас хотел пройти мимо него, не говоря ни слова.

— Погоди! — Голос малюсенького профессора звучал повелительно.

— Что вам угодно?

— Зачем таким злым покидать больницу?

— Не хочу больше ваших комедий!

— Комедий? — Белый профессор воскликнул пронзительным фальцетом. Тяжело дыша, он подскочил к Бенасу. — Для вас это, может, и комедия. Пустоголовый вы, извините за выражение… Как вы смеете говорить подобную чушь!..

— Перестаньте. Сделали, что должны были сделать, и все.

— Сделали! Это я сделал!..

— Хорошо, вы, и всего хорошего.

— Я сделал! Я… Я!..

— Еще раз подтверждаю — вы. Однако мне это не нравится… профессор.

— Что вам не нравится? Ничего удивительного, я многим не нравлюсь, всем не нравлюсь.

— Не вы, а ваше смешное упрямство целую вечность думать, что ничто не меняется. Как вы можете, считая себя разумным человеком, не признавать метаморфозы?

И так уже белый, профессор еще больше побелел.

— Метаморфозы?.. А почему же ты, любезный, глядел, выпучив глаза, на окно и на мою руку со скальпелем? Почему? Почему ты сам не признаешь метаморфоз? Не можешь брать нож хирурга в руки, вот и не бери, и будь доволен, радуйся, что так легко можешь признавать метаморфозы… Не только для других, но и для самого себя. А я-то думал, что этого человека, стало быть, вас, надо воскресить хоть на несколько мгновений… Воскресить для трудов праведных на этом свете и для его собственной радости.

— Хорошо… Допустим, это правда. Я на самом деле хотел воскреснуть, но я точно так же понимаю, что не смогу больше отрицать своей перемены. Ладно, вы бог, но я не буду молиться на вас.

— Можете меня оскорблять… Молиться не надо, достаточно верить.

Бенас задрожал всем телом.

— Значит, вы меня видели? На дворе, перед больницей?

— Видел… В конечном счете, не знаю, видел или нет. Любезный, я просто понял с первого взгляда…

— Разве это заметно?..

— Я все замечаю… С первого же взгляда я понял, что ваше сердце и руки беспокоились, когда вы знали, что эта старая развалина там, в палате, в операционной, что эта гнилушка, которая не светится ночью, ибо гниет без фосфора…

— Профессор…

— Асессор! К черту профессора! Я, диавольщина, и впрямь ни на что уже не способен, но не желаю сдаваться. Боже правый, как страшно, когда, вернувшись домой, чувствуешь, что к тебе уже что-то подкрадывается, подкрадывается со всех сторон… И вот дребезжит звонок, поднимаешь дрожащими руками трубку, и такой симпатичный, такой приятный, просто святой голос сестрички: хирург напился, профессор, сейчас не время говорить о его моральном облике, такое положение, не можете ли вы помочь… Господи боже, как тут не помочь! Только берешь за руку больного, нащупываешь пульс, и уже видишь, как утомленно шуршит, упирается, работает весь его организм, похрустывают суставы, пульсируют жилки… Метаморфозы… Любезный, очевидно, вы еще не знаете, однако обязательно настанет такое время, когда все будет одно воспоминание. Сами убедитесь, каким божественным тогда бывает голос облаченной в белое сестрички, как трудно поддаться этой метаморфозе… Кстати, вы же сами разгуливаете на грани метаморфозы… В конечном итоге, начинаешь уже понимать, даже побеждаешь себя и убеждаешься, что иначе ни с кем на свете не было, и все равно лезут и лезут воспоминания, и тогда при всей своей невозможности жить изображаешь живущего…

— В о с п о м и н а н и я?

— Да, доктор. Только воспоминания. О, как хотелось бы еще раз прожить прошедшее время!.. Человек, тело которого столь много раз я резал, латал, оживлял и которое, уже стынущее, в печали, а иногда и в ярости за свое бессилие сопровождал в морг… Усталый, прекрасный человек… Кому еще я могу доверить такое душераздирающее чудо, доктор?

— Никому, профессор… Жизнь в воспоминаниях… Кстати, у воспоминаний есть метаморфозы?

— Никому… Ты еще увидишь, что да у чего есть… Никому… — не слыша больше Бенаса, сказал крохотный старый профессор, удаляясь по коридору. — Никому… Живите, доктор. Держитесь, сколько можете. Не признавайте столь легко перемены, упрямьтесь…

— Спасибо. Всего вам наилучшего.

Бенас хотел проводить его до двери, но профессор медленно поднял руку, удерживая его.

— Уход в одиночку осмысленнее.

— Как и оставание!

— Вот этого я уже не знаю… Уже не…

Оставшись в коридоре, Бенас видел, как озаренный светом крохотный профессор семенил по дорожке на улицу, а потом канул во мраке. Огромный смысл опыта завершился тьмой. Постояв, доктор Бенас повернулся и направился назад. Шел он прямо, не глядя по сторонам.

У двери палаты стояли жена Адомаса, учитель и Герда. Бенас растерянно остановился. Левая щека задергалась. Жена Адомаса бросилась к нему.

— Как? — дрожащим голосом спросила она. Бенас молчал.

— Плохо? — тревожно спрашивала жена Адомаса, но учитель кивком головы попросил ее помолчать.

— Простите, мне учитель сказал, и мы все вместе приехали, — сказала Герда.

Бенас вошел в палату.

Адомас приоткрыл глаза и улыбнулся. Выглядел он неважно.

— Как ваш хворост, Адомас? — сам не почувствовал, как спросил Бенас. Сладостная доброта гуляла по всему его телу.