Roger Peyrefitte - Особенная дружба

Его основным занятием стало ежедневное ожидание почты. Между визитами почтальона он покидал дом в попытке развлечься. Он катался на велосипеде, посещал уроки фехтования, ходил в бассейн, или плавал на лодке по реке. Он обнаружил, что у него нет никакого желания оставаться дома. Чтение, ранее любимейшее из его занятий, больше его не интересовало, раз уж он не мог прочесть послание, которое надеялся получить. Он одолжил La Pécheresse Анри де Ренье [La pécheresse, histoire d’amour (Грешница, история любви), 1920, роман, автор — де Ренье Анри, 1864–1936, французский поэт и писатель, член Французской академии] из библиотеки отца, вставив на её место свою книгу, чтобы скрыть пустоту — он всегда так поступал. Роман не смог надолго удержать его внимание, словно был «Житием святого Жана—Франсуа Реги».

Он получил письмо, но оно пришло от Люсьена. Люсьен писал, что на этот раз он первым написал Андре, так что теперь Андре не в чем его упрекнуть. И он только что прочитал Thaïs Анатоля Франса, разделяя устоявшиеся восхищение Жоржа этой книгой, хотя некоторые фрагменты из неё показались ему скучными. Возможно ли, писал он, что во время прошлых каникул я зачитывался «Милым Иисусом, перевод с испанского»? Люсьен не стал повторно предлагать свои услуги в качестве агента своего астрологического дяди, заявив Жоржу, что гороскопы интересуют его также мало, как и в индульгенции.

Был получен табель Жоржа за семестр. Под словами «Для замечаний» настоятель приписал «Очень хороший ученик», но за этими словами шли три точки, вернее три жирные точки, которые указывали на сомнение, и которые показались Жоржу наполненными весьма взрывоопасным смыслом.

Его родители не обратили на них внимания. Но его кузина, приехавшая в тот же день, когда пришёл табель, не преминула их заметить, и заговорить о них, в попытке подразнить его. Они вызвали у неё большое любопытство касательно тайн его колледжа.

— Все, что я могу рассказать тебе об этих тайнах, — пояснил Жорж, — так это то, что они подобны Митре[Митра — божество индоиранского происхождения, связанное с дружественностью, договором, согласием и солнечным светом. В последние века до н. э. возникла особая религия с культом Митры — митраизм, получившая распространение в эллинистическом мире. В святилищах — митреумах совершались особые мистерии Митры, доступные только посвященным мужчинам] — посмотри в энциклопедии; женщины туда не допускались.

— Не настолько, в чём ты не готов признаться, — парировала Лилиан, — в то время как одни думают о девушках, другие готовятся занять их место чем–то другим.

Эта шутка разозлила Жоржа, и он решил отплатить своей кузине неприятностью. Он был совершенно уверен, что Александр не является заменой, и не может быть кем–то заменен. Он постоянно думал об Александре.

Нежелание его друга писать ему начало его беспокоить. Он стал волноваться, не случилось ли у дела с той запиской, уже рассмотренного в колледже, продолжения дома. Он верил в добросовестность покровителя Александра, Отца Лозона; но опасался, что в случае с Александром, настоятель, вероятно, не ограничился намеком, выраженным в трех точках.

Ограничение не писать к Александру приносило ему боль. Вероятно, у мальчика имелись свои причины для просьбы к Жоржу не писать ему. В попытке самоутешения Жорж накропал короткое письмо Морису и ещё одно Блажану, так же, как он поступил на рождественских каникулах. У него был соблазн расспросить каждого об их Дульсинеях [возлюбленных], но он воздержался; он не хотел, чтобы Лилиан оказалась права, даже косвенно.

Еще меньше ему хотелось дать повод Александру расспросить Мориса на эту тему — Морис мог показать ему письмо.

Вечером пасхального вторника Жорж проводил кузин на станцию, будучи очень рад избавиться от них. Они утверждали, что он очень изменился, постоянно стремясь к одиночеству, и что школа–интернат превращает милого юнца в несчастного одиночку. На что он дал ответ, цитируя некоторые заголовки из «Подражания Христу», оглашённые на последних чтениях в трапезной, такие как — «в мирском общении следует избегать слишком близких знакомств…», и что «следует любить тишину и воздержание…», а ещё ««терпеть ошибки других…»

Вернувшись домой, он обнаружил открытку, адресованную ему его, и словно поджидавшую, пока не уедут его кузины. Она содержала только два слова: Неизменно. Александр . Очарованный, Жорж направился в свою комнату, чтобы там спокойно помечтать.

Правда, он надеялся на более длинное послание, но заставил работать своё воображение, и оно позволило расшифровать ему счастливую лаконичность своего друга. Здесь была Вечность, поддерживаемая именем, так же как и на золотом статире имя поддерживало Победу; этого было достаточно.

Его друг дал ему все, что в его представлении было самым дорогим подарком.

Жорж получал удовольствие, рассматривая собственное имя и полный адрес, написанные рукой Александра, его величавым почерком, твердым, и даже более элегантным, чем в записках. Он наконец–то счёл себя настоящим обладателем этого имени и адреса; никогда прежде у него не имелось такого хорошего подтверждения.

Ему нравилось находить смысл даже в картинке на открытке: «С., вид от железнодорожной станции». Разве Александр, выбрав эту открытку, не обозначил чётко единственное место в своём городе, которое, вероятно, могло заинтересовать их — им оказался железнодорожный вокзал, который должен был в ближайшее время помочь свести их снова вместе?

Жорж, в общем–то, был совершенно счастлив; все страхи покинули его. Если уж и был шторм у Александра, то он, возможно, оказался не слишком серьезным. Эта идея примирила его с родителями — он возненавидел их за принадлежность к родительскому клану, предполагая, что его друга преследуют его родители. На ужине он был поздравлен с пропажей своей угрюмости.

Будучи уже в постели, он снова взялся за открытку, расположив её в пределах досягаемости. Здесь, в доме, ничто не походило на общежитие, где требовалось читать с электрическим фонариком, накрывшись одеялом. Не таясь, при свете, опёршись на подушку, он перечитал записки мальчика и переиначенный им гимн. Он возложил все эти послания на свою прикроватную тумбочку, вместе с локоном мальчика; и рядом с ними своего Амура Фесписа, подперев его изножьем своей прикроватной лампы. Завтра он напишет Отцу Лозону по–настоящему любезное письмо.

После завтрака он перенёс записки в свой бумажник. Солнечный свет, ярко освещавший комнату, блеснул на пряди волос, когда Жорж убирал её. Он отлепил её от клейкой бумаги, к которой она была приделана, и держа её в руке, поиграть светом на ней. Её золото было почти таким же, как и у статира, и она показалась ему столь же весомой; разве он не был символом, подходящим к той юной, золотой голове?