Roger Peyrefitte - Особенная дружба

И он завёл новый порядок, воплощённый в коллекционной вещи, одной из нескольких, которыми он украсил свою комнату: это было серебряное кадило работы семнадцатого века, вызывавшее воспоминания о каждение Александра в его сторону. Он поднял крышку, и из пустой чаши поднялся слабый запах ладана, который он вдохнул с большим удовольствием; аромат смешался в его голове с запахом лаванды, который задержался в волосах пряди Александра. Золото и серебро, ладан и благоухание, разве не это он подарил Александру в день Крещения Господнего, в первое воскресенье, когда они стояли лицом к лицу, в воскресенье Праздника Христа Царя?

Наконец, 22 апреля, с последней почтой пришло письмо от Александра. Жорж, вне себя от радости, раздумывал, куда пойти, чтобы прочитать послание. Свою комнату он уже использовал, чтобы прочитать открытку. Его мать принимала визитёров в гостиной. Он направился в помещение, используемое в качестве конторы имения, в котором никого не было, и погрузился там в одно из кожаных кресел.

Он вложил палец под клапан конверта, затем остановился: должно быть, постыдно открывать таким образом такое письмо, первое письмо, полученное им от Александра. Мысль увидеть краешек конверта грубо разорванным была ему неприятна. Он встал и принес нож для бумаги: ему следовало бы заиметь такой, каким пользовался настоятель в Академии, и на котором имелась надпись «Бог и Франция».

Он выбрал самый красивый на столе; и письмо этого заслуживало — целых шесть больших страниц! Вот почему открытка оказалась такой немногословной. Перед началом чтения Жорж провел рукой по своим волосам, и подтянул носки, спустившиеся гармошкой.

С., 21 апреля, 19xx

Мой дорогой Жорж,

Я поклялся справиться с этим, и здесь я так и поступаю — стараюсь достучаться до тебя. Но на самом деле я начал отчаиваться, не имея возможности написать Вам настоящее письмо и успеть отправить его до 23 апреля, до дня Ваших именин. Мои наилучшие, мои самые ласковые добрые пожелания. Может быть, Святой Георгий защитит нас лучше, чем Святой Александр! Теперь оба наших Святых покровителя вместе, и может быть станет лучше. В колледже — Вы, конечно же, поняли? — я был стеснён в поступках. Действуя по приказу Лозона, старший учитель не позволял мне выходить из студии. Мне удалось передать Вам мой гимн между двумя уроками.

Здесь же всё еще хуже. Для начала, Лозон задал мне каникулярное задание — ох уж этот Лозон — завести своего рода тетрадь — религиозную, пасхальную — назову её так, если хотите, она примерно как наши тетради по Уединению. Это просто был новый повод удержать меня поближе к себе, внимательно следя и проповедуя мне все время. Затем пришёл мой табель, и настоятель — вот подлость — приписал: «прошел через небольшой кризис». Мне вспомнились слово префекта — порок. Порок и кризис следуют вместе. Мой отец сказал мне, что Лозон рассказал ему обо всём, и он был вполне сдержан, вообще–то говоря. Он ограничился коротким «спичем» на тему допустимых и недопустимых чувств; а затем, в качестве терапии, он, как мой духовный наставник, поведал историю о «порочных мыслях», только он назвал их «порочными привычками». Мне жаль их, вместе с их «пороками»! Во всяком случае, под любым предлогом, я постоянно настороже, и должен быть осторожен. Кроме того, они принуждают меня видеться со старыми знакомыми; вступить в группу, и так далее, так что здесь, как и в школе, я никогда не бываю один. Вот почему у меня до сих пор была возможность отправить Вам только открытку — это случилось вовремя перерыва в кинотеатре.

Сегодня — накануне дня Ваших именин, Лозон пришёл, чтобы забрать меня на прогулку. Вскоре он рассказал мне, что получил самое поучительное письмо от вас. Это было впервые, когда он произнес Ваше имя с той поры, когда мы оба были у него в комнате. Это доставило мне такое удовольствие, что я сразу же решил помириться с ним — я был сердит на него с тех пор. Но в качестве мести за всё то, что поимел через него, мне захотелось пошутить на его счет; я сказал ему, что в тот момент оказался в смятении из–за Провидения, как Саул по дороге в Дамаск. [Савл, Саул, он же Апостол Па́вел, занимался гонениями на христиан, пока по дороге в Дамаск (ок.34 г.) не услышалн еведомый голос: «Савл! Савл! Что ты гонишь меня?» и на три дня ослеп (Деян. 9:8 — Деян. 9:9). Приведённый в Дамаск, он был исцелён христианином Ананией и крестился]

Я представляю себе, что бы могли сказать Вы, оказавшись на моем месте, но мне было непросто; я боялся, что перестараюсь. Не тут–то было! Он оказался страшно довольным, как собака с двумя хвостами, как будто этого только этого и ждал! И он заявил, что никогда не сомневался во мне, что его доверие ко мне полностью восстановлено, и что мое поведение на каникулах — весьма и весьма хорошее, вопреки мне самому, и вообще он убеждён, что «худшее уже позади». В колледже, добавил он, впредь всё будет протекать без проблем.

Я сказал, что надеюсь на это. Следом мы пошли в церковь для того, чтобы вознести молитву «ободрения и благодарности». После неё он позволил мне вернуться домой. Чудом там никого не оказалось, и я немедленно воспользовался выпавшим случаем. Итак, Вы видите, что стоило мне это письмо.

Писать Вам ночами нет возможности, потому что я сплю в одной комнате с Морисом. Он признался, что Лозон сказал ему приглядывать за мной и следить, чтобы я не занимался тайной перепиской. Морису хотелось узнать, кто бы это мог быть, он был очень заинтригован. Я сказал ему, что с горбуном.

Не волнуйтесь, кстати, о ваших записках. Каждую ночь я кладу свой бумажник под подушку. Таким образом, Ваша проза и поэзия говорит всякие вещи для меня, и я сочиняю длинные письма в моей голове, но вы никогда их не получите. Хотя, это не очень весело.

Я должен быть терпелив сейчас, потому что у нас пока нет планов. Мы ничего не планировали, из–за того, что Вы сдались — я имею, что это выглядит так. Простите меня, если это прозвучит упреком, я очень хорошо понимаю, что это не из–за трусости, я сам сегодня поступал точно также; но я не стану делать так снова, потому что мне кажется, что прекраснее не сдаваться.

И почему мы всегда должны сдаваться? Мы должны просто потому, что мы ещё дети, разве не так? Дети живые существа, как и все остальные. Почему они должны быть единственными, кто не имеет права на любовь? В любом случае, с нами они напрасно тратят время. Ни родители, ни воспитатели не смогут помешать нам любить друг друга, мой Возлюбленный.

Александр.

P. S. Во второй день семестра — в пятницу, в память о наших Пятницах — приходите в оранжерею к шести часам. Я постараюсь как–нибудь туда попасть.

Я купил бутылку лавандовой воды.