Roger Peyrefitte - Особенная дружба

В следующий четверг, когда он попросил разрешения покинуть комнату, то заметил, что воспитатель студии, слегка улыбаясь, наблюдал за ним всю дорогу к двери. Без сомнения, его свидание было разгадано, следовательно, что его интрига обнаружена, как он и опасался. Осмотрительность Отца де Треннеса, начиная понедельника, была безупречна; но не потому, что он что–то забыл. Он, конечно же, заметил, что Жорж, редко просивший разрешения выйти из комнаты, всегда делает это в одно и то же время по четвергам. Жорж винил себя за то, что не предусмотрел подобного случая.

Александру не удалось рассеять тревогу, которую он испытывал. Ему казалось, что он видит Отца де Треннеса рядом с Александром, как это было в спальне с Люсьеном.

Воспитатели их студий, так или иначе, были в союзе против них. Александру надлежало быть осторожнее в отношении своего воспитателя — тот, по–видимому, отметил и не одобрил длительность последнего отсутствия мальчика; давая ему разрешение покинуть комнату, он сделал по этому поводу предостерегающий знак. Александр, конечно же, мог бросить вызов всему миру, но Жорж был полон решительности, больше, чем когда–либо, избегать всех осложнений.

Жоржу не хотелось укреплять подозрений Отца де Треннеса длительным отсутствием; он сказал Александру, что трудные задания заставляют его прервать их свидание. Это было оправданием, которым воспользовался Александр в случае с отцом Лозоном, для того, чтобы успеть на встречу с Жоржем. Жорж надумал изменить день и час следующего свидания, в надежде сбить воспитателей со следа; но вынужден был признать, что уже слишком поздно, чтобы это могло послужить какой–либо цели.

До того, как он оказался в общежитии, его мучила память об испорченном свидании с Александром. Сегодня было не просто испорчено его удовольствие; всё его счастье оказалось под угрозой. Было жаль, что он не мог поговорить с Люсьеном, чтобы восстановить уверенность в себе. И он начал сожалеть, что оставил записки Александра дома; он мог бы бодрствовать столько, сколько требовалось, читая их, накрывшись одеялом. Что, возможно, могло бы помочь ему изгнать те видения, которые его одолевали. Отныне, всё время, которое он проводил в спальне, принадлежало Отцу де Треннесу. И он больше не ожидал Отца с нетерпением, или из любопытства; он ждал его с тревогой, сосредоточившись на мысли о хорошо выбритом священнике, склоняющимся над ним, спящим.

Все это становилось весьма надоедливым: восточные тонкости быть вызванным из сна ароматом розы больше не были ему по вкусу. Ему хотелось крикнуть «К чёрту вашу розу!», но в действительности он покорно проследовал вместе с Люсьеном в комнату священника; ему никоим образом не следовало соглашаться входить туда после случившегося, даже воспротивиться, так сказать, принуждению зайти. Он предвидел, что будет допрошен о вечернем свидании, и чувствовал, что не сможет благожелательно отвечать на вопросы.

— Я разбудил вас, — объявил Отец де Треннес, — для того, чтобы объявить вам некие хорошие новости. Завтра утром я буду служить мессу не так, как это делаем мы, воспитатели, в промежутке между первыми уроками, а во время общей массы, в галерее на нашей стороне — я урегулировал все вопросы с префектом — и у меня будут два мальчика–певчих: Люсьен Ровьер и Жорж де Сарр.

Он пытался выглядеть необычайно довольным.

— Вы никогда не сможете угадать, — добавил он, — что мне пришлось совершить, чтобы достичь такого скромного итога. Но, делая что–то, следует в тот же момент ни малейшим образом не мешать установившемуся распорядку колледжа — та ещё работа! Я сказал, что вы выразили желание прислуживать мне на мессе в тот исключительный день вследствие особой привязанности, которую вы испытываете к Святому Панкратию [Святой Панкратий Римский, раннехристианский мученик, пострадавший в Риме в гонения Диоклетиана], чей день будет завтра. Этот святой, выходец из нечестивой Фригии, страны Ганимеда, был замучен в четырнадцать лет, и я уверен, что предвидел ваши собственные пожелания, сделав его вашим покровителем. Безусловно, такая уверенность оправдывает мою благочестивую неправду. Более того, говорят, что была предпринята попытка спасти его от пыток и мучений, применённых к нему не только потому, что он был молод, а потому что был красив. И в самом деле, ваша собственная юность и красота, казалось, определяет вам не наслаждения от боли, а удовольствия, продолжительность которых предполагает, что как только вы умрёте, в тот же миг будете обречены на вечную боль. Желаю вам, с помощью Святого Панкратия, оставаться непоколебимыми против их обольщения! Пусть ваша дружба никогда не прервётся!

Вот, значит, был еще один четырнадцатилетний святой: начиная со Святого Плакида, дружба в колледже не испытывала недостатка в покровителях. Списки Отца де Треннеса были такими же полными, как и у проповедника из прошлого октября, а его рассказы больше не испытывали недостатка в интересном материале. Оба священника пользовались почти одинаковым языком, хотя на самом деле у Отца де Треннеса пробуждались совершенно другие отголоски. Оказалось, существовала большая разница между Святым Плакидом или Святым Эдмундом, и Святым Панкратием или Святым Николаем Толентинским; то есть, манера, в которой им был представлен первый из них, ни в коей мере не напоминала ту, в которой был представлен второй.

Когда воспитатель студии говорил о целомудрии, он никогда не объяснял, что имеется в виду целомудрие сердца. И когда он говорил о красоте, было ясно, что он имел в виду совсем не то, что октябрьский проповедник. Казалось, он упирал, в основном, на земную красоту; и случись ему поднять глаза к небесам, то, вероятно, он увидел бы Святого Панкратия, возносимого наверх ангелами, а, Ганимеда, скорее всего, возносил бы наверх орёл.

Отец продолжил:

— Следовательно, я буду иметь радость предоставить вам Святую Евхаристию. Это причастие должно стать для вас самым важным в жизни; на самом деле, оно будет поистине самым торжественным причастием. Следовательно, вам надлежит приготовиться к полной исповеди.

Он указал на аналой, на котором в готовности лежали стола и стихарь. Жорж был ошеломлен. Различие, которое он проводил между проповедями Отец де Треннеса и проповедника–доминиканца, было совсем не таким большим, как разница, которую он ощущал между исповедью тут, в этой комнате, и его первой исповедью в Сен—Клоде в комнате Отца Лозона. Очевидно, что он столкнулся с преднамеренной ловушкой. Воспитатель студии не повторил своего предложения стать духовником Жоржа только потому, что готовил такую возможность. Конечно же, можно просто скрыть правду; но было бы мудрее избежать допроса в целом, потому что он имел дело с человеком совершенно другого калибра, чем Отец Лозон.