Roger Peyrefitte - Особенная дружба

Если его диалектика, как и некоторые из его принципов получены им от Сократа, то он должен быть духовником, вызывающим опасения. И решив парировать каждый недвусмысленный выпад в сторону Александра, Жорж не намеревался попадать в связанную с этим засаду на исповеди. Как кающийся, он может быть заготовкой из простого металла, но имеет право настаивать, чтобы его духовник был бы из серебра высшей пробы. Всё это едва не привело его к отказу от предложения Отца прислуживать тому на мессе; но он рассудил, что разумнее пойти на компромисс. Он сказал:

— Вы должны извинить меня, Отец. Я с удовольствием стану вашим псаломщиком, но в исповеди не нуждаюсь. Я чувствую, что я в должном состоянии для завтрашнего причастия.

Люсьен поспешил повторить вслед за своим другом. Воспитатель, сделавший движение в сторону аналоя, сбился, развернувшись к ним лицом.

— Что! — воскликнул он. — Вы отказываетесь мне подчиняться?

— Тут нет никакого неподчинения вам, — заявил Жорж, — но, в доказательстве того, что на нашей совести самая малость — думаю, мой друг может сказать то же самое — мы каждое утро получаем святое причастие.

— Вероломный аргумент! Не стоит пускать мне пыль в глаза! Вы все забыли? Это я должен забыть то, что знаю о вас и о ваших склонностях, когда вижу вас готовящимися получить святую облатку. Превосходное зрелище, по–настоящему достойное тех итогов от исповеди, коим я был свидетелем, и описал одному из вас!

И, с ноткой горького сарказма, расхаживая по комнате, он продолжил:

— О, да! Все эти спектакли — гимны с мольбой о прощении, стихи благодарения. Но существуют и другие гимны, другие стихи, которые я горячо люблю сочинять, петь хвалебные песни и праздновать непорочность школьников. О, они будут содержать некоторые избранные рифмы, я обещаю вам — послеродовые и крестильные; из слоновой кости и белоснежные; несокрушимые и прозрачные; изумительные и ангельские.

Остановившись перед своими гостями, он в ярости сказал, — ступайте в свои кровати, вы и ваша непорочность!

Они поднялись на ноги, и уже в дверях, он нежно позвал их, и они тотчас поняли, что его гнев испарился.

— Мальчики, — произнёс он, улыбаясь, — совсем как кошки, они всегда недоверчивы и никого не любят. Однако никто не может приручить их.

— Не уходите, пока мы вместе не вознесём молитвы для того, чтобы призвать снизойти Божественный мир на завтрашнюю мессу. Я готов поверить, несмотря на мой опыт, что вы не нуждается в моей помощи и что вы сказали мне правду.

Он подошел к аналою и опустился на колени между двух своих компаньонов. Осенив себя крестом, он приступил к молитве, мальчики повторили за ним.

— И если, — заключил он вполголоса, — если вы солгали мне, от всего сердца просите у Бога прощения.

Он взял каждого из них за руку и на мгновение застыл так, тихий и молчаливый, словно предлагая их в качестве жертвы.

Когда пришло время идти в церковь, Жорж и Люсьен извлекли свои молитвенники и последовали за Отцом де Треннесом вверх по узкой лестнице в галерею. Пока воспитатель отошёл в сторону, чтобы обратиться своими мыслями к Богу, они зажигали свечи и готовились, устанавливая две серебряные вазы, наполненные розами — «мистическими розами», как заявил Люсьен.

Выполняя все эти обязанности, Жорж обратил глаза к юниорскому отделению, расположенному ниже и напротив. Из галереи он мог видеть Александра почти так же хорошо, как тогда, когда они располагались друг напротив друга. Из–за того, что тот располагался ниже, он казался ближе. Без сомнения, его другу не придет в голову взглянуть на галерею, когда он заметит, что Жоржа нет на привычном месте. Он подумает, что Жорж не предупредил его, замышляя сделать ему сюрприз, как он сам, в первый вечер этого семестра.

Стоя у маленького стола, выполнявшего обязанности ризницы, отец де Треннес, с помощью двух своих помощников, надевал облачение для службы. Никогда до сей поры Жорж не обращал внимания на латинские фразы, сопровождающие эту церемонию. Отец де Треннес чётко произносил каждый их слог. Сначала, надевая белые одежды — амофор и стихарь — он освобождался от «происков дьявола» и просил стать «отмытым добела в крови Агнца». Затем он опоясал талию шнуром, для того, чтобы «погасить, в чреслах его, склонность к сладострастию». Далее, постепенно, он задрапировал себя в красное; орарь на его руке символизировал «струящиеся боль и радость»; епитрахиль вокруг его шеи означала «бессмертие»; а последняя риза, высший знак его служения, оповещала о «мягком иге и светлом бремени».[Матфей 11: 30 «ибо иго Мое благо, и бремя Мое легко».]

Когда Отец развернулся, то Жоржу показалось, что тот перевоплотился. Он больше не был Отцом де Треннесом, археологом малолетних и воспитателем сердец, а стал священником Иисуса Христа.

Предыдущим вечером Жоржу довелось вспомнить о своей первой исповеди в Сен—Клоде. Теперь он подумал о своей первой мессе, на которой он прислуживал. Тогда с ним тоже был Люсьен, но отправлял службу настоятель, и давалась она в честь Святого Тарцизия, псаломщика, умершего за своего Бога. Святой Панкратий умер за того Бога. Были и другие, умершие за других богов.

А они сами, зачем они втроём находятся здесь и сейчас? Какой религии проводят обряд? Был ли Бог, которого они почитали настоящим их Богом? Был этот священник на самом деле Его священником? Был ли он достоин возвеличивать себя кровью мучеников, и отмываться добела в крови Агнца? А сам он, опускавший розы в эти вазы, помнил ли о своих ночных визитах в общежитии, о своих странных словах, и не менее странном гостеприимстве в своей комнате? А разве двое его помощников не подходят ему больше, чем святые Панкратий и Тарцизий? Когда–нибудь они будут поражены молнией, или земля разверзнется и поглотит их, а небесные голоса заглушат слова «омою руки свои среди невинных». [Псалтырь, Кафизма X:13]

Жорж, разворачиваясь после передачи воды, бросил взгляд вниз на зал церкви и его заветное желание осуществилось: Александр увидел его и улыбнулся. Он будет наблюдать за появлениями Жоржа над балюстрадой, как он сам когда–то наблюдал, только за другой галереей. Жорж больше не чувствовал себя в каком–то мистическом состоянии. Он вернулся к своим обязанностям, полным равнодушия к вопросам о сверхъестественном. Он снова обрёл свою истинную веру: веру в свою дружбу. И не только из–за ощущения высоты, связанного с его присутствием в галерее, позволявшим смотреть свысока на весь колледж. Это был его тайный триумф, более весомый, чем обещал ему Отец де Треннес. Он стал отверженным, жившим за пределами дисциплины Отцов, за пределами дисциплины колледжа и, во время каникул, за пределами своей собственной семьи. Несмотря на загадочную улыбку воспитателя, когда накануне вечером Жорж покидал студию, тот, благодарение Богу, не обратился к теме Александра этой ночью. И теперь, в качестве поощрения, Жорж получил другую улыбку в этой же самой церкви.