Жаринов Викторович - Библиотека Дон Кихота

Место близ злополучной венты.

За несколько лет до написания Романа.

Мигель не выдержал и подал старику малый реал. Все, что у него было с собой.

— Этот человек подтверждает другой пункт наших с тобой рассуждений, Мигель.

— Да, Учитель, я уже понял, о чем идет речь. Вы говорили, что раз за разом, снова и снова, вы хотите быть собой и, не переставая быть собой, быть еще и другим, вы стремитесь беспредельно распространить себя в пространстве и бесконечно продлить себя во времени. Нечто подобное и вершил в своей жизни этот сводник.

— Ты хороший ученик, Мигель, ты прекрасно понял мое учение, учение кихетизма. Но посмотрим, что еще смогут поведать нам эти каторжники.

Самый последний из них оказался человеком лет тридцати, очень привлекательной наружности, хоть и косоглазый. Скован он был не так, как все остальные, на ноге у него была длинная цепь, которая обвивала все его тело, а на шее висело два железных ошейника: один был прикреплен к цепи, а другой, называемый «стереги друга», двумя железными прутьями соединялся у пояса с кандалами, которые обхватывали его руки и запястье, запертые на огромный замок, так что он не мог ни поднести рук ко рту, ни наклонив голову, коснуться их губами. Дон Кихот спросил, почему на этом человеке больше оков, чем на других. Конвойный ему ответил:

— А потому, что он один совершил преступлений больше, чем все остальные, вместе взятые; к тому же это такой наглец и пройдоха, что даже заковав его во все эти цепи, мы все-таки не чувствуем себя уверенными и боимся, как бы он от нас не сбежал.

— Да какие же за ним преступления, — спросил Дон Кихот, — раз его осудили всего на всего на галеры?

— Осужден он на десять лет, — ответил конвойный, — а это все равно, что гражданская смерть. Достаточно нам сказать, что этот молодчик — знаменитый Хинес де Пасамонте.

— Сеньор кабальеро, — неожиданно вмешался в разговор сам каторжник, — если вы собираетесь что-нибудь нам дать, так давайте скорее и отправляйтесь своей дорогой. Надоели нам ваши расспросы о чужих делах; а если вам угодно узнать обо мне, так вот: я, Хинес де Пасамонте, и биографию свою я написал вот этими самыми пальцами.

— Это он правду говорит, — заметил комиссар. — Он действительно описал свою жизнь, да еще так, что лучше описать невозможно, — только книга осталась в тюрьме, и под ее залог он получил двести реалов.

— Но я ее выкуплю, — ответил Хинес, — хотя пришлось бы заплатить двести дукатов.

— Что ж, она так хороша? — спросил Дон Кихот.

— Так хороша, — ответил Хинес, — что не угнаться за ней и знаменитому роману «Ласарильо де Тормес» и всем книжкам в этом роде, которые когда-либо были или будут написаны! Скажу только вашей милости, что все в ней правда, и такая увлекательная и забавная, что никакие выдумки с ней не сравняться.

— А как ее заглавие? — спросил странствующий рыцарь.

— Жизнь Хинеса де Пасамонте, — ответил каторжник.

— И она закончена? — не унимался рыцарь.

— Как же она может быть закончена, — ответил Хинес, — если жизнь моя еще не кончилась?

Близ венты де Квесада.

За несколько лет до того, как описываемые события станут Романом.

— Все свершается согласно вашему учению, Учитель! — вновь не удержался Мигель. — Вы говорили о сознании, о том, что мир существует для сознания, а самое высшее воплощение этого Сознания — Книга. Вы даже вспоминали одного своего приятеля, который, предчувствуя собственную насильственную смерть, хотел написать Книгу.

— Ты прав, Мигель. Вспомни, я перед появлением этих каторжников рассуждал о том, что после собственной смерти с копьем в руках спущусь в ад и выведу оттуда всех грешников. Мигель, само Небо посылает нам знамение. Мы не должны медлить. Нам сначала следует уговорить охрану отпустить этих несчастных, а если не получится, то вдвоем мы свершим наш подвиг.

От такого предложения у Сервантеса по спине побежали мурашки и пересохло в горле, но возражать основателю религии кихетизма он не осмелился: слишком велика была вера недавнего алжирского раба в этого не совсем обычного человека.

Между тем комиссар замахнулся жезлом, чтобы ударить Пасамонте за то, что он начал произносить какие-то бессвязные угрозы в его адрес, но Дон Кихот стал между ними и попросил не бить преступника: что за важность, если у человека с крепко связанными руками чуть-чуть развязался язык? Затем он повернулся к каторжникам и сказал:

— Из всего того, что вы мне рассказали, дорогие братья, я ясно понял следующее: хотя вы и наказаны по заслугам, но предстоящее наказание, как видно, не очень вам нравится, и вы идете на галеры весьма неохотно и против собственной воли; и очень возможно, что причиной вашей гибели было, у одного — малодушие во время пытки, у другого — недостаток денег, у третьего — отсутствие покровителей, у четвертого — неправедное решение судьи: вот почему не восторжествовала правда, бывшая на вашей стороне. Все эти обстоятельства приходят мне теперь на ум и говорят, убеждают и даже заставляют меня показать вам, с какой целью Господь произвел меня на свет, велев примкнуть к рыцарскому ордену, в котором я ныне состою, и принести обет в том, что я буду защищать обездоленных и угнетенных сильными мира сего. Но я знаю, — и это одно из правил благоразумия, — что не следует прибегать к силе там, где все может быть улажено по-хорошему, и потому я сперва спрошу сеньоров конвойных и комиссара, не будет ли им угодно снять с вас цепи и отпустить с миром; ибо всегда найдутся люди, готовые послужить королю и при более благоприятных обстоятельствах, мне же представляется большой жестокостью делать рабами тех, кого Господь и природа создали свободными. Тем более, сеньоры конвойные, — прибавил Дон Кихот и стало ясно, что драки не избежать, — что эти несчастные перед вами ни в чем не виноваты. Пусть каждый несет свой грех: есть Бог на небе, и он неусыпно карает за зло и награждает за добро, а честным людям не следует становиться палачами других людей, особенно, если им нет до них никакого дела. Я прошу вас об этом с мягкостью и кротостью для того, чтобы мне было за что вас поблагодарить, если вы исполните мою просьбу; если же вы не исполните ее по доброй воле, — это копье и меч и сила моей руки заставит вас сделать это против вашего желания.

— Что за дурацкая шутка! — воскликнул комиссар.

Близ венты де Квесада,

когда еще не родился даже замысел Романа.

— Что за дурацкая шутка! — воскликнул комиссар, и Мигель невольно вздрогнул от этого голоса. Ему почему-то живо представилась сейчас сцена захвата испанской галеры «Эль Соль» алжирскими пиратами. Корабль окружили со всех сторон и всякое сопротивление было бесполезным. А потом начались долгие годы плена.