Жаринов Викторович - Библиотека Дон Кихота

— Впрочем, — продолжил неутомимый доцент, — подобный социальный феномен непрерывного чтения в истории уже существовал.

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду Древний Египет и «Книгу мертвых». Ну, посуди сам. Египетская цивилизация — это цивилизация смерти, вернее культа мертвых, ведь так?

— Согласен.

— В этой цивилизации правила загробной жизни, как напоминание, как инструкция что ли, были вывешены повсюду. Их статуи и не статуи в обычном смысле, а объемные рекламные щиты, зазывающие в потусторонний мир и поражающие любого своими гигантизмом. Вон — видишь ту фанерную кружку nescafe? Где, в каком мире можно пригубить кофе из такой посудины, а? Создатели реклам нас все время зовут куда-то. Ты не замечал этого, Женька?

— Пожалуй, ты прав. Зовут и причем настойчиво. Зазывают, я бы сказал.

— Во-во. Зазывают. Не случайно раньше рекламщиков еще зазывалами именовали. А зазывают нас в мир химер, в мир ирреальный, можно сказать, загробный. Это как в Египте: каждая статуя — зримые ворота в мир незримый, в мир после смерти, или в иную жизнь. Из этих рассыпанных повсюду букв и образов можно написать не только имя Спасителя, но и чего-нибудь гораздо похуже.

Незаметно подошли к так называемой стене плача, к стене Цоя.

— Мы хотим перемен! Мы хотим перемен! — горланила молодежь, шарахая с азартом по струнам вконец расстроенной гитары.

— Варежки надень. Холодно.

— Что?

— Варежки, говорю, надень, — решил позаботиться о своем друге профессор.

— Ах, варежки. Вот. Надел, — и Сторожев как в детском саду повертел ладошками перед самым профессорским носом, мол, руки, спрашиваете, мыли? Вот они — чистые.

Приятели задержались на мгновение в общем людском потоке, и на них, как сослепу, тут же наткнулась какая-то гора.

— Sorry, — прозвучало откуда-то сверху.

— Never mind, — в один голос как заученную реплику выдохнули из себя друзья и застыли с разинутыми ртами. Людской поток тут же начал обтекать вновь образовавшееся препятствие.

Сверху на них смотрел огромный негр, похожий на баскетболиста-гиганта Майкла Джордана. На голове у негра была нахлобучена шапка ушанка из черной цигейки и с солдатской кокардой на лбу. Белозубая улыбка зависла где-то на уровне крыш невысоких арбатских домиков, словно улыбка чеширского кота из сказки Кэрролла.

Филологи в сравнении с великаном смотрелись пигмеями.

Сторожев, продолжал бормотать какую-то бессмыслицу, пораженный таким живым примером нарушенной функции гипофиза.

Приятели как завороженные еще долго смотрели в спину гиганта, постепенно удаляющегося от них. Шапка ушанка, как космическая черная дыра в уменьшенных размерах, продолжала победоносно плыть над толпой. Весь вид этого человека был необычен. Он словно материализовался из другого мира, мира книжных химер и фантазий.

— Дон Кихот.

— Что?

— «Дон Кихот», говорю.

— Причем здесь «Дон Кихот»? — с легким недоумением поинтересовался Сторожев.

— По радио, слыхал, объявили, что этот роман признан лучшим романом всех времен и народов.

— Не улавливаю связи.

— Да ты сам рассуждал про книги и текст. Вот текст нам и явился, можно сказать, собственной персоной.

— Тебе, Женька, лечиться надо.

— Ты просто книжку подзабыл, Арсений. Кто главный враг у Дон Кихота, не помнишь?

— Ну, кто?

— Некий мавр-великан. В воображаемом мире сеньора Алонсо Кихано он и гадит ему всячески.

— Ну и что из всего этого следует?

— Вот этот мавр нам и явился сейчас собственной персоной, понял?

— Бред. Женька. Не обижайся, но тебе точно лечиться надо.

— Серьезно, Арсений. Ты никогда не задумывался, почему этот роман так модернисты и постмодернисты полюбили: Кафка, Хорхе Борхес, Итало Кальвино, Веня Ерофеев, наконец?

— Что ты имеешь в виду?

— Мне кажется, что в романе Сервантеса наилучшим образом и передан, пророчески предугадан что ли, этот современный феномен бессмысленного поголовного сумасшедшего чтения, о котором ты так здорово рассуждал минуту назад.

— Вон там, через два дома, налево, нам свернуть надо. Мы почти пришли, — попытался замять разговор доцент.

Но профессор, кажется, разошелся и разошелся не на шутку.

— Сеньор Алонсо Кихано, — продолжил он, — в свои пятьдесят только и делает, что все дни и ночи напролет читает рыцарские романы. Один за другим, один за другим.

— Прости, Женька. Запамятовал. А что он там, собственно, читал, наш Дон Кихот? Помню какого-то «Амадиса Гальского», потом «Неистового Роланда». А что еще? Книг-то было свыше сотни или около того, я прав?

— В одной сцене, кажется, в XV главе первого тома, приводится отрывок, взятый из книги донкихотовской библиотеки. Речь в нем идет о неком рыцаре Фебе и его злоключениях. Парня заманили в ловушку: пол под ним провалился, и он полетел в глубокую яму. Уже в подземелье, ему, связанному по рукам и ногам, злые волшебники поставили клистир из ледяной воды с песком.

— Какое очаровательное сочетание, Женька! Какая сила воображения? Клистир из ледяной воды с песком! Ужас!!!

— Теперь представляешь, что за нелепица была заключена в большинстве этих книг? Чем они лучше, скажем, того же «Гарри Поттера»?

И заметь, если во времена Сервантеса подобный феномен был редкостью, здесь следует учесть почти поголовную безграмотность населения, то сейчас массовое чтение рыцарских романов — это бич, бич современной цивилизации, оказавшейся во власти химер.

— Ну, Женька, рыцарских романов сейчас никто не читает.

— Ошибаешься. А тот же Толкиен, жанр «фэнтези» и пресловутый «Гарри Поттер»? Что это, как не аналог рыцарского романа? Или столь нашумевший «Дневной дозор»? Мир поделен на белых и черных, как на две тайные организации, или два рыцарских ордена, и между ними разгорается самая настоящая война. Так и до клистира с ледяной водой и песком недалеко. Подобная же бессмыслица с гиппогрифонами, это помесь лошади и грифа, с безумной почти шизофреничной сюжетикой и смещением всех исторических и временных пластов описана и в «Неистовом Роланде» Ариосто, которого так любил читать Дон Кихот.

— Хорошо. Согласен. Это «фэнтези». Но как насчет детектива, а? Детектив-то сюда явно не подходит.

— И вновь ошибка. Еще как подходит. Классический детектив — это борьба добра и зла, это отчаянная почти донкихотовская попытка исправить мир. Вспомни хотя бы образ того же Шерлока Холмса: сколько в нем взято у рыцаря Печального Образа, какая скорбь по добру, и какое азартное желание исправить зло, только вместо лат и меча — острый интеллект и знание приемов рукопашной борьбы джиу-джитсу. Есть там и свой злой гений, наподобие чародея Фрестона, — это профессор преступного мира Мориарти. Их поединок у водопада не уступает рыцарским турнирам чести.