Жаринов Викторович - Библиотека Дон Кихота

Нет. Ничего. Все без изменений. Дверь наглухо закрыта. Тогда Гога приложил ухо и стал прислушиваться. Ему показалось, что он уловил слабый стон. Гога похолодел. Не может быть. В книгохранилище пусто. Это скрипнула рассохшаяся рама или еще что-нибудь в этом роде. Старые здания иногда издают подобные звуки.

На всякий случай Гога вновь приложил ухо к двери. Тишина. Так и есть — это стонал не человек, а само здание, которому Бог знает сколько лет.

Гога вновь засобирался в гостиницу и вновь ему показалось, что он слишком торопится, что торопливостью своей он предает Воронова, что это Книга продолжает плести интриги, желая во что бы то ни стало разлучить их. Тварь проникла в сознание Грузинчика и манипулирует им, мол, возвращайся в гостиницу и ложись спать под шум кондиционера, а Я пока разберусь здесь с твоим приятелем.

Гога вновь приложил ухо к двери, пытаясь уловить хоть какой-нибудь посторонний шорох. И вновь ему показалось, что он слышит слабый стон. Нет. Такой звук не мог стать результатом простого механического трения. Его произвела на свет гортань. Он родился, как резонанс, сначала в ротовой полости, а затем слегка усилился, оказавшись в пустом зале с ящиками, волной отразившись о дерево и стены.

Теперь Гоге стало абсолютно ясно, что через тяжелые створки двери он смог уловить слабые модуляции человеческого голоса, и человек, находящийся сейчас в книгохранилище, явно страдал, и ему следовало помочь и помочь немедленно. Кроме Воронова там никого другого и быть не могло. До официального разрешения герцогини в это книгохранилище семьдесят лет не ступала нога человеческая.

В отчаянии Гога принялся барабанить здоровой левой рукой по одной из дверных створок, барабанить и кричать:

— Профессор! Вы там? Откройте, слышите, откройте! Я с вами!

Ближе к утру. Вента де Квесада.

Как ни зажимал уши Мигель, но слабый стон страдания все равно достиг его даже через каменную ограду постоялого двора. Видно на постоялом дворе каким-то чудом оказался еще больший неудачник, чем сам Мигель. А такого просто не могло быть.

Однако выкупили же его из плена, однако смог он вернуться домой, хотя и без гроша в кармане, без малейшей надежды на будущее, но все-таки вернуться, вернуться в единственном платье, в позорном одеянии раба из Алжира.

Никакого всеобщего восстания христиан ему так и не удалось поднять. Однако поначалу все складывалось как нельзя лучше. Король Филипп II неожиданно начал сосредотачивать большое войско и флот у южного берега Испании. Ходили слухи, будто он готовит экспедицию в Африку.

Тогда Сервантес решил обратиться к королевскому секретарю, Матео Васкесу, человеку во всех отношениях почтенному. Мигель послал ему поэму собственного сочинения, в которой красочно описывал страдания пленных и умолял повлиять на короля в пользу готовящейся военной операции. Но письмо не оказало никакого действия: король думал лишь о том, как захватить Португалию. До своих подданных в Алжире ему не было никакого дела.

Единственным результатом двусмысленной политики Филиппа явилось крайнее возбуждение страстей в столице пиратов.

В ожидании нападения испанцев Гассан Паша заставил пленных восстановить крепостные стены. Христиан морили голодом, изнуряли на работе. Новые зверства бывшего венецианца превосходили по своей жестокости все прежние.

Но ничто не в состоянии было смутить Мигеля. Где бы он ни находился, он никогда не расставался со своей мыслью о всеобщем восстании.

Идя на работу, он внимательно осматривал порт, окидывая испытующим взором сушу и море, и все запоминал. Мигель легко сходился с людьми, убеждая каждого в необходимости последнего отчаянного шага. Наконец ему удалось убедить одного мавра доставить тайное донесение коменданту крепости Оран о предполагаемом часе восстания. Мигель полагал, что если они поднимут бунт здесь, в Алжире, то испанский гарнизон в Оране может выступить к ним на помощь, а там и король Филипп подойдет со своим флотом с севера, узнав о волнениях.

Но тайная деятельность упрямого испанца не могла остаться незамеченной хитрым Гассаном, и он приказал заковать Мигеля в кандалы. Тайным агентам дея удалось выследить и мавра, завербованного Сервантесом. Его поймали в пустыне и вернули в Алжир, где довольно скоро посадили на кол.

Когда заговор раскрылся, то Сервантеса присудили к двум тысячам палочных ударов, что означало мучительную смерть.

Перед казнью Мигель испытывал лишь досаду. Досаду на то, что в жизни он оказался каким-то невероятным неудачником, не способным довести до конца ни одного из своих намерений. Мигелю показалось даже, что только в этом его исключительность и состоит: он неудачник по призванию, по вдохновению, что ли. Эта мысль поразила его. Он пришел в этот мир лишь за тем, чтобы сеять неудачу, причем не свою только личную, а расчищать путь перед какой-то глобальной Неудачей с большой буквы. И тогда мысль о скорой мучительной смерти показалась ему даже привлекательной. Пусть казнят — зато в мире от этого хоть на чуть-чуть прибавится счастья.

Но и здесь все оказалось не так просто. Казнь в последний момент отменили. В этом проявилась особая хитрость венецианца-ренегата. Он просто не захотел делать из Сервантеса святого мученика. Тогда бы мертвый Мигель сделался еще могущественнее и после смерти все-таки добился бы своего, вдохновив возмущенных христиан на восстание.

Решено было в тайне на галере отправить испанца в Стамбул. Там, в столице Османской империи, он окончательно бы затерялся, пропал, исчез. Вот это Неудача, так Неудача!

И Мигель на глазах всех, кто его знал, из сгустка энергии и воли превратился в плачущего и сломленного старика.

Предательская флейта скорби словно так и застыла на одной ноте. Палец все давил и давил на самый верхний регистр, вызывая у Мигеля даже не стон, а тихие безмолвные слезы.

Он без малейшего сопротивления позволил приковать свою здоровую руку, когда его опустили в трюм галеры, отправляющейся в Константинополь. Это и было самое дно. Большего неудачника, наверное, и сыскать не представлялось возможным. Галерник-инвалид, потерявший последнюю надежду на освобождение.

Тогда-то в трюме турецкой галеры и начал вырисовываться в сознании Мигеля сюжет довольно странного рыцарского романа, в котором рыцари погнались за каким-то оленем и затем оказались у входа в таинственную пещеру, в которую никто из них так и не отважился войти.

Мигель даже не заметил, как в трюме появился монах ордена Св. Троицы Хуан Гиль. Галерник всецело был занять сочинением своего воображаемого Романа. А, между тем, этот добрый человек, прознав про подвиги Сервантеса, сумел набрать среди купцов значительную сумму, прибавил к ней еще часть денег братства, вверенных ему на хранение, и уговорил Гассана отпустить на свободу пленника, кажется, окончательно лишившегося к тому времени рассудка.